Лимон

Ёсида слышал, что у девушки туберкулез и она слегла в постель. Посудная лавка располагалась в мрачноватом здании, неподалеку от магазина младшего брата, второй или третий дом от угла. Ёсида никак не мог вспомнить девушку из лавки, хотя ему не раз говорили о ней, однако пожилую женщину из этой семьи он знал, потому что часто видел гуляющей неподалеку. Она казалось глуповатой и, должно быть, даже немного раздражала, потому что, болтая с местными кумушками, то и дело странно подсмеивалась, из-за чего сама всегда была объектом для насмешек, как предполагал Ёсида. — Подобные сцены он видел много раз. Однако его предположение было преувеличением. Женщина была глуховата, и если ее собеседницы не жестикулировали, она не понимала, о чем идет речь. К тому же ее гнусавый голос — словно у нее был заложен нос — должен был вызывать у людей неприятное впечатление. Но все равно находились люди, разговаривавшие с ней жестами и выслушивавшие ее гнусавые речи, а сама женщина без какого-либо стеснения общалась с соседями. Ёсида пришлось узнать многое, чтобы понять, что это и есть неприкрашенная правда жизни города.

В самом начале посудная лавка ассоциативно связывалась с той женщиной, а не с девушкой. Но с тех пор, как состояние девушки ухудшилось, их стало связывать нечто большее, и он внимательно прислушивался к рассказам о ней. Соседи говорили, что отец, хозяин лавки, настолько скуп, что даже не покупал лекарств, прописанных врачом. И только та самая женщина, приходившаяся девушке матерью, ухаживала за ней. С тех пор, как девушка слегла в комнатке на втором этаже, ни отец, ни сын, ни жена сына, недавно пришедшая в эту семью, не приближались к больной. Как-то раз Ёсида услышал, что каждый раз после еды девушка проглатывает по пять маленьких рыбок — оризий. Тогда он подумал: «Вот ведь, опять эти суеверия», и с этого момента мысль о ней засела в его голове, хотя и была для Ёсида мыслью о каком-то ещё совсем далеком и чужом человеке.

Однажды невестка из этой семьи пришла в дом Ёсида за получением платежа. Ее разговор со своей матерью Ёсида слышал из комнаты. По ее словам, с тех пор, как больная стала глотать рыбок, самочувствие стало лучше. Раз в десять дней отец ходит за поле наловить рыбок. В конце она добавила:

«Вы всегда можете воспользоваться нашей сетью, возможно, вашему сыну тоже стоит принимать рыбок».

Услышав этот разговор, Ёсида почувствовал смятение. Больше всего его поразило то, что о его болезни известно чужим людям, и до такой степени, что они публично обсуждают ее. Однако по трезвом размышлении Ёсида пришел к мысли, что такой разговор ни к чему не обязывал, а удивился он лишь потому, что всегда самонадеянно считал себя каким-то особенным. Самое сильное впечатление на него произвело то, что чужие люди хотят заставить его глотать рыбок. А когда он услышал, что его мать засмеялась, он решил, что, возможно, она согласится с ними, а замечание о том, что этих рыбок придется сначала немножко вырастить, оказалось довольно ядовитым. Он почувствовал нестерпимую тоску, представляя девушку на пороге смерти, глотающую рыбок. Больше никаких известий о ней он не слышал, а потом они и вовсе переехали в эту деревню. Когда мать ездила навестить младшего сына, она узнала, что мать девушки скоропостижно скончалась. Это была простая история: женщина поднималась по ступеньке в комнату, где стоял очаг, и внезапно умерла, кажется, он кровоизлияния в мозг. Мать Ёсида беспокоилась, что после смерти этой женщины ее дочь, наверное, совсем падет духом. Несмотря на то, что обычно та женщина вела себя немного странно, по секрету от отца она водила дочку в городскую больницу, а с тех пор, как дочь слегла, тайно ходила за лекарствами. Как-то раз она поймала на улице мать Ёсида и по-матерински жаловалась на свою беду. Ёсида принял этот рассказ близко к сердцу и совершенно переменился в своем отношении к этой женщине. По словам соседей, — сказала мать Ёсида, — с тех пор, как умерла мать девушки, отец заменил ее в уходе за дочерью; неизвестно, при каких обстоятельствах, но как-то раз он сказал соседям: «В торговле покойная была совсем бесполезна, однако видя, как она поднимается на второй этаж по тридцать с лишним раз на дню, я не мог не восхищаться».

Вот и все, что Ёсида слышал о девушке за последнее время. Вспоминая это, он грустил о ее смерти, и его подсознательно стало охватывать странное чувство беспомощности. Комната Ёсида была светлой, рядом была его мать, но почему-то ему казалось, что он один опустился куда-то глубоко, откуда уже не сможет выбраться.

— Ну надо же, — сказал, наконец, Ёсида матери.

— Я же тебе говорила, — сказала она так, будто убеждала в этом Ёсида. Сама она не казалась опечаленной и продолжала свой рассказ. Наконец на ее лице мелькнуло сожаление, и она сказала:

— Девушка жила лишь благодаря матери. После того, как матери не стало, не прошло и двух месяцев, как она скончалась.

3