Лимон

Как-то раз Ёсида принесли зеркало, в котором он смог наблюдать отражение засохшего сада в самой глубине зимы. Взгляд приковали красные плоды китайского бамбука, которые всегда оказывали на него пробуждающее действие. Лежа в постели, Ёсида долгими часами размышлял о том, будет ли эффект от полевого бинокля, если его направить на отражение пейзажа в зеркале. «Наверное, будет», — решил Ёсида, попросил принести ему бинокль, направил его на зеркало и убедился в своей правоте.

Как-то раз он услышал голоса перелетных птиц, собравшихся на большом дубе, который рос на улице возле их садика.

— Что же это за птицы? — сказала мать сама себе, подойдя к застекленной перегородке. Но Ёсида показалось, что она спрашивает у него. Подобное вызывало в Ёсида раздражение, и он намеренно промолчал, давая понять, что ему «все равно». Промолчать в данной ситуации для самого Ёсида, возможно, было к лучшему, однако когда он плохо себя чувствовал, от такого молчания становилось еще тяжелее. (Неужели, бросая в воздух подобный вопрос, она не понимает, что он не сможет встать и посмотреть в окно?) С этого все начнется. (Сколько бы она ни говорила о своей рассеянности, по которой сказала первое, что пришло на ум, он бы заметил, что она всегда невнимательна к тому, что говорит. Может быть, она считает, что он должен взять зеркало и бинокль, чтобы посмотреть на птиц?) Добавил бы еще что-нибудь в этом духе. Однако этим утром Ёсида чувствовал себя лучше и мог просто молчать и слушать то, что говорит мать. Мать, не подозревая, какие мысли одолевают сына, вновь заговорила.

— Гомон птиц напоминает «буль-буль-буль».

— Может, это рыжеухий буль-буль.

Ёсида ответил так, потому что ему показалось, что мать узнала в птицах рыжеухого буль-буля, потому и употребила такое выражение, однако через несколько мгновений она, не обращая внимания на замечание Ёсида, сказала:

— А оперение у них серое-пресерое.

Вместо того чтобы раздражаться, Ёсида почувствовал, что манера матери выражать мысли его веселит.

— Значит, это серый-пресерый буль-буль, — сказал он, и ему захотелось рассмеяться.

Недавно к Ёсида приезжал младший брат, открывший в Осака радиомагазин.

В доме, где теперь жил брат, еще несколько месяцев назад они жили все вместе — Ёсида, мама и брат. Лет пять или шесть назад отец Ёсида купил галантерейную лавку, чтобы впоследствии пристроить к торговому делу младшего сына, который не пошел учиться в школу, и, помогая ему, обеспечить собственную старость. Младший брат приспособил половину лавки под радиомагазин, чтобы вести в нем дела самостоятельно, а за галантерейной лавкой присматривала мать, на доходы от торговли они и жили. Осака разрасталась к югу, еще десять с небольшим лет назад квартал, где находился магазин брата, был деревенской глушью, а теперь прямо на глазах строились здания, школы, больницы, а между ними вырастало множество одноэтажных домов, построенных владельцами земли, бывшими местными крестьянами. С каждым годом здесь оставалось все меньше и меньше полей. Магазин брата Ёсида находился на улице, построенной относительно давно, по обеим сторонам этой улицы располагались различные торговые лавочки.

Два с лишним года назад болезнь Ёсида обострилась, и он переехал из Токио в этот дом. На следующий год после возвращения Ёсида в этом доме умер его отец, затем в армию ушел младший брат, а когда вернулся, постепенно стал обустраивать свою жизнь, развернул торговлю, женился. Ёсида и мать ненадолго переехали в дом к старшему брату, жившему отдельно со своей семьей, а затем старший брат нашел хороший дом в деревне, подходящий для больного Ёсида, не очень далеко от того места, где они жили раньше. И только месяца три назад они переехали сюда.

Младший брат в комнате больного затеял нейтральный разговор, недолго рассказывал матери о своей семье, а потом ушел. Через некоторое время в комнату вернулась мать, выходившая проводить младшего сына:

— Та девушка из посудной лавки умерла, — неожиданно сказала она.

— Вот как.

Только она об этом сказала, как Ёсида подумал, что брат не заговаривал об этом в его комнате, а сказал матери за дверью, когда уходил. Брату он показался больным, при котором такие беседы вести нельзя. Может быть, брат и прав, — подумал он.

— Почему ты пересказываешь мне то, о чем вы говорили за дверью? — спросил он.

— Я думала, тебя это напугает, — ответила она, и по ее виду казалось, что она ничуть не приняла это близко к сердцу.

Ёсида хотелось переспросить ее: «И что ты этим хочешь сказать?», однако он передумал и предался мыслям о смерти девушки.