Читаем «Лимонка» в тюрьму полностью

Высшая победа – победа над Материей. До неё далеко. Но мне уже знакомо дно дна Материи, я изучил дислокацию вражеского войска, знаю его сердцевину из четырёх почерневших стен, сдавивших собой сырой и вонючий воздух. Однажды я нанесу Материи ответный удар.

Мистика: Через несколько дней после нашего ареста в Самаре случилось землетрясение. Пустяковое, 2 балла, но и такого никогда не было.

Я хочу уйти в побег. На этапе в самой середине лета. Прыгнуть в наполненное солнцем пространство из грохочущего по шоссе решётчатого катафалка, ускользнуть из липких мясных лап конвоиров, и чтобы только пули жужжали за спиной, как жадные до крови оводы. И если один из них ужалит меня в голову, я скроюсь от погони ещё надёжней, упав на позолоченную солнцем траву, густо пропитанную стрекотанием насекомых и ароматом цветов. Нет ничего мучительней жизни, но и быть таким слишком живым мертвецом – нелегко.

26.05.2001

Вчера меня вывели из каземата на беседу. Вместо ожидаемого мной российского консула пришёл работник департамента мест лишения свободы. После недолгого торга – а мертвец был хорошо знаком с торговлей при жизни – я согласился на содержание в только что отремонтированной двухместке вместе с Максом. Департаментский, к моему удивлению, решил вопрос за пару часов. Нас фактически признали политзаключёнными.

Корпус по евростандарту. Еврокамера одновременно напоминает каюту, купе, гостиничный номер и больничную палату. Чисто, светло, горячая вода два дня в неделю. Плохо, что всё сказанное громче чем вполголоса слышно ментам на коридоре, днём нельзя сушить одежду на верёвке, ночью отключают розетки, а утром и вечером наглая эсэсовка заходит и проверяет железную сетку за решёткой окна.

Макс. Небольшого роста, вылепленный из крепких мышц спортсмен. Учитель истории с хитроватым недоверчивым умом крестьянина. Идеальный подельник.

Его участие в «теракте» было скромным. Кустарная псевдограната была у меня, а, по нашей версии, Макс и не знал, что я вдруг начну вытворять на башне. Судья ждал от него только раскаяния и оценил его гордость в пять – десять дополнительных лет тюрьмы. Железный самурай Макс.

Ещё в голодовочной мы обсудили перспективы нашей агрессивной политики и сошлись на том, что на воле наши пути диаметрально разойдутся. Но сейчас нет ничего лучше, чем чувствовать мощную ауру надёжности этого крепкого невысокого человека, спящего на верхней еврошконке нашей евродвухместки. Мы – вместе, мы, наверно, единственная в мире камера политзаключённых.

Литература – искусство догадок и пророчеств. Особенно силён пророческий потенциал поэзии, ищущей смысл в бессмысленных совпадениях звукосочетаний. Искусство знания, отметающее прочь весь этот культурно-макулатурный хлам, – Сверхлитература – Дневник Мертвеца.

27.05.2001

События в тюрьме всегда внезапны, как повороты коридора, непременно ведущего в тупик. Переход в другую камеру поворачивает всё на 180 градусов, но через пару напряжённых дней время снова останавливается. Обитатели тюрьмы, метко называемые пассажирами, внезапно появляются и так же исчезают и не оставляют в расслабленной безвременьем памяти яркого следа. Да и сами они яркостью не отличаются.

Тюрьма – огромный кишечник, его волнообразные движения – перекачка человечины по корпусам, с воли и на волю – перистальтика. Так же функционирует и государство, создавшее тюрьму, так же существуют и пассажиры, очищенные от вольской мишуры и годами переваривающиеся безвыходными хатами и коридорами. Душевные порывы ничуть не возвышенней рефлексов ненасытной человеческой кишки. Кишка в кишке – матрёшка без наибольшей и наименьшей. И все, что придёт в голову кому угодно при прочтении этих строк, – та же самая перистальтика.

День провели без еды и чая. На воде из-под крана. Виртуально приготовленный Солнцем поросёнок, фаршированный гречкой, похрюкивает в пустом животе. С завтрашнего дня решили питаться и ходить на прогулки.

Время всегда представлялось мне кровососущим, разрушающим тело и душу монстром.

Как поэт говорил, жизнь земную до половины

Я прошёл и узнал, что нет чудищ гаже, чем Время, —

писал я совсем недавно.

Теперь, став мертвецом, я примирился с абсолютным злом для живых. Моё прошлое больше не заставляет меня брезгливо вздрагивать от каждого воспоминания, как от прикосновения к скользкому и холодному гнилью. Я спокойно смотрю в будущее, направляя взгляд в пустоту, не загрязнённую миражами и иллюзиями.

Глядя на самодельный календарь, я удивляюсь, что почти не ощущаемое мной время течёт быстро.

29.05.2001

Со вчерашнего дня едим и гуляем. Прогулочные дворики большие, вдвоём совсем просторно. Вчера было почти летнее солнце, разделся до пояса. Дистрофичное, побелевшее за зиму в тюрьме тело с клочками чёрной шерсти вызывает брезгливое отвращение. Солнечное тепло, однако, ощутимо прогнало из костей остатки вечной мерзлоты голодовочной хаты. Смог дважды отжаться по двадцать раз, сегодня продолжил восстановление физической формы.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Год Дракона
Год Дракона

«Год Дракона» Вадима Давыдова – интригующий сплав политического памфлета с элементами фантастики и детектива, и любовного романа, не оставляющий никого равнодушным. Гневные инвективы героев и автора способны вызвать нешуточные споры и спровоцировать все мыслимые обвинения, кроме одного – обвинения в неискренности. Очередная «альтернатива»? Нет, не только! Обнаженный нерв повествования, страстные диалоги и стремительно разворачивающаяся развязка со счастливым – или почти счастливым – финалом не дадут скучать, заставят ненавидеть – и любить. Да-да, вы не ослышались. «Год Дракона» – книга о Любви. А Любовь, если она настоящая, всегда похожа на Сказку.

Андрей Грязнов , Вадим Давыдов , Валентина Михайловна Пахомова , Ли Леви , Мария Нил , Юлия Радошкевич

Фантастика / Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Научная Фантастика / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее