«Лимонка» в тюрьму

Это ещё минимум полмесяца не будет под рукой некоторых книг и пришедших писем, пропущенных цензурой и оперативным отделом. Не будет журналов и газет, единственных источников информации полутора-двухмесячной давности. Но опять-таки и это не предел, потом, может быть, ещё пятнашка, и ещё пятнашка, и ещё…

После того как я откусал для всего ПКТ и ЕПКТ матрасы, им нужен был лишь мелкий повод. Так что трудно и представить, когда теперь я доберусь до своих книг, газет и журналов и так двухмесячной давности, без которых мозги просто ссыхаются, превращаясь в какой-то безобразный гербарий…

Дыра зияла: примерно четыре сантиметра по горизонтали и под углом 90 градусов, сантиметра три вниз по структуре волокна. Сначала я опешил и, не зная, что делать, просто застыл на некоторое время. Через минуту меня будто обдало каким-то ветром. И далее всё произошло быстро и само собой, совершенно неосознанно.

В это время суток в ШИЗО по распорядку дня я имею право получить письменные принадлежности и в течение получаса написать письмо домой. Как правило, надзиратели не давали заключённым письменных принадлежностей. Но сегодня в ночь дежурил Юра. Спокойный и уравновешенный прапор, который ни одной гадости за всё время, что выходил на дежурства в ШИЗО/ПКТ, мне не сделал. А дежурил он регулярно, и о нём вообще никто из осуждённых не мог сказать ничего плохого. Такой же нормальный из постоянных и, можно сказать, коренных надзирателей ШИЗО/ПКТ был ещё такой дядя Миша. Его зэки здесь так и звали. Так вот эти Юра и дядя Миша иногда даже позволяли оставлять письменные принадлежности до самого отбоя, чтобы сдавали их, выбегая уже за матрасом. А это ещё лишние полчаса или страничка письма дополнительно. Просто они меня, видимо, не считали преступником – узнав суть моей делюги, заметно лучше стали относиться ко мне. Хотя на моей памяти они никогда не относились к кому-то плохо вообще.

Я рванул к тормозам и начал барабанить по ним. Минуты через три пришёл Юра и спросил: «Что, Громов, случилось?» – «Письменные принадлежности нужны, гражданин начальник». Через минуту я, получив ручку с тетрадкой, скинул штаны и сел за стол. Так же, на автомате, из казенного белого вафельного полотенца я вытянул несколько ниток и скрутил их в канатик по три жилки, нитки были ветхие. Из полотенца нитки тянуть я научился ранее, ещё в декабре, на первом месяце бура. Из этих ниток я плёл для того же полотенца петельки, чтоб его вешать нормально на крючки. И чтоб оно не падало на пол при малейшем задевании.

Шариковой ручкой я проделал дырочки в ткани. И проталкивал в них ручкой же нитку. Так, петелька за петелькой, я проталкивал ниточку, стягивая дырку. Раз за разом я накладывал стежки, как если бы я это делал на швейной машинке, чтоб белых ниток не было потом видно. Нитка, проталкиваемая железным пером стержня, послушно входила в расширенные предварительно той же шариковой ручкой дырки.

Буквально через минуту, как я закончил эту операцию и надел штаны, в матюгальник монотонный голос сообщил всем камерным заключенным: «ШИЗО/ ПКТ/ЕПКТ, объявляется отбой!» В коридоре забегали с матрасами осуждённые, и я облегчённо вздохнул.

Утром я попросился у напарника Юры заштопаться – Юра выводил осуждённых на прогулку, и его не было на продоле. Напарник Юры, выдав мне иголку с чёрными нитками, стал наблюдать, что я буду делать. Я молча снял штаны и начал разрывать вчерашнюю штопку. Молодой надзиратель с удивлением увидел небывалое – белые нитки, которых никогда не было в ШИЗО. И тут же спросил, где я нашёл их? Он долго допытывался, но я так и оставил его в неведении, ответив коротко – Бог послал. Что, в общем, наверное, отчасти было правдой.

Муська

После освобождения я, наконец, добрался до дочери. Мы с Сонькой и её матерью Татьяной сидели и пили чай. Я молчал и слушал, как мать нахваливает дочку, и тихо улыбался, радуясь их совместным успехам.

Тем временем из комнаты выбрался котёнок.

– Мусечка, кисонька, проснулась маленькая, – запричитали два женских голоса. Взрослый и детский.

– У нас в лагерном бараке тоже была Муська, – сказал я.

Дочь, не видевшая меня столько лет и ловящая каждое мое слово, моментально подхватила:

– А красивая?

– Да, – сказал я.

– Пап, расскажи!

– Не стоит, дочь.

– Ты мне сто лет ничего не рассказывал! – скривила она губки.

– Ну, расскажи, пап, – поддержала Татьяна.

Я не дал им себя долго уговаривать.

– Хорошо, слушайте.

Она ещё была совсем котенком, когда я впервые увидел ее. Меня тогда только что перевели в барак отряда строгих условий содержания (СУС), или, как сейчас это называется, ОСУОН – Отряд строгих условий отбывания наказаний. ОСУОН занимал весь первый этаж третьей части трёхэтажного корпуса. На втором этаже располагался штаб администрации.