Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи

— Ты представляешь, — говорил Бладинайф Восьмиклинке, — меня подменили в роддоме прямо в день моего рождения. А все дело в том, что папаша мой был там главврачом и крутил роман с фельдшерицей, но женился в конце концов не на ней. Так вот, когда мать меня родила… точней, не меня, конечно… эта самая фельдшерица как раз дежурила и в отместку поменяла ребенка врача на какого-то цыганенка, родившегося в тот же день.

Какая захватывающая история! От волнения у меня даже сперло дыхание, когда Бладинайф рассказывал о тайнах своего происхождения и своей идентичности. Вообще, Бладинайф — это что-то наподобие nom de guerre[13], а на самом деле охранника нашего зовут Мати Карас. Привалившись к кладбищенскому забору, они с Восьмиклинкой потягивали палинку марки «Ты пей, а я тебя догоню» — а интересно все-таки, что значит «цыган»? — и Бладинайф, называемый также Кровавым Ножом, продолжал свой рассказ:

— …так что пока этот бедолага Мати, сын главврача, мокнет-мерзнет в каком-то цыганском шатре, эта цыганская бестия, сын конокрадов (он постучал себя в грудь), то есть я, живу себе припеваючи, гужуюсь здесь и (при этом он отхлебнул из бутылки) жру палинку, как скотина.

48. Эрнэ С., друг поэта, и певчие дрозды

Зато мой человеческий друг, Пети Аптекарь, с самого начала в лепешку готов был разбиться, чтобы выучить наш страусиный язык. Он дотошно расспрашивал меня о незнакомых ему словах и настойчиво повторял знакомые.

— Скажи, как по-вашему будет «как будет»? И как по-вашему будет «по-вашему»? — спрашивал он у меня.

— По-нашему будет «как будет», — учила я его.

С тех пор прошло не так уж и много времени, а он уже говорит по-нашему даже грамотней, чем, скажем, Бойси, Шуба или Пики.

Отвечая на один из вопросов, поэт на встрече с читателями рассказал, как после последней большой войны, вернувшись из эмиграции, он отправился на остров Маргит, чтобы в одной из тамошних гостиниц разыскать своего друга Эрнэ С. Гостиница та была до войны любимым прибежищем Эрнэ С. Однако портье на вопрос львиногривого поэта-мафусаила (который тогда был примерно на пятьдесят лет моложе) ответил, что своего друга он сможет найти в кустах.

— Какого черта он делает на закате в кустах? — изумился поэт.

— Насвистывает влюбленным парочкам, — сказал портье.

— Он что, спятил? — еще больше изумился поэт и отправился на поиски друга, который и правда сидел в кустах и вовсю выводил рулады. Дело в том, что последняя адская бойня, объяснял своим слушателям поэт, была столь ужасной и беспощадной, что на острове Маргит от безумной пальбы и бомбежек погибли все певчие дрозды. Эрнэ С. знал прекрасно, недаром он здесь столько лет прожил, с каким наслаждением слушают трели дроздов влюбленные. И решил подражать дроздам, сидя в зеленом укрытии, чтобы влюбленные любили друг друга еще сильнее.

— Так и проходят мои веселые деньки в кустах, — прищурившись, сказал Эрнэ С. своему другу поэту.

Вот такая история.

Надо, правда, заметить — но об этом я знаю уже из других источников, — что, хотя Эрнэ С. подражал дроздам просто мастерски, все же были в его исполнении и огрехи, мелкие недочеты в произношении, грамматике, ударении. Но влюбленные, разумеется, этого не замечали. Кстати, классическую песнь дроздов он разбавлял толикой меланхолии с метафизикой:

Судьба узка, пусть разминутся боги.
Замри, застынь на полдороге…
Ах, вешние деньки — они уж не твои!

На острове Маргит постепенно стали появляться и настоящие дрозды, но пел вместо них по-прежнему Эрнэ С. И не из-за праздности или лени птиц, а потому что дрозд-великан их просто очаровал. Настолько, что в конце концов из любви к нему они принялись подражать его чуть фальшивому пению, что определило затем и своеобразие их языка, чем, собственно, и объясняется, почему так странно поют на острове Маргит последние сорок пять поколений дроздов.

49. Аукцион. Тайна золотых рыбок

Сегодня днем в актовом зале состоялся аукцион. Из центра приехал какой-то мрачный начальник и выставил на торги честь Михая Дубины. После вялых неторопливых торгов честь лысеющего вертухая приобрел и сунул под мышку какой-то тип в резиновых сапогах; Михай все это время отирал платком мокрый лоб, но голову все же держал прямо и даже старался глядеть людям в глаза, не краснея.

Пузан, он же Али-Баба и сорок разбойников, который был, по обыкновению, в стельку пьян, вцепился в коллегу, бывшего цветовода.

— Эй ты, Михай, — заплетающимся языком кричал он, — Ни совести у тебя, ни чести! У тебя от стыда буркалы не лопаются? Не боишься? Ты видишь вот этот башмак? Сейчас я приделаю его к твоей заднице!

Так он грозился, но почти все мы знали, что данное экспрессивное выражение, означающее поджопник, не что иное, как калька с одного из неолатинских языков Восточной Европы.

Дело кончилось тем, что они помирились и в полном согласии отправились к «Веселой распутице» сыграть пару партий в покер на раздевание.