Лина Костенко

И это описывается в первом прозаическом романе Костенко «Записки українського самашедшого». Хотя чисто хронологически события в нем заключены между нахождением «таращанского тела» (дело Гонгадзе) и победой Помаранчевой революции. Но автор к 2010 году, когда издана книга, знает много больше и не скрывает этого от читателя. В романе вообще находится место для многих размышлений — едва ли не по всем текущим поводам украинской жизни. Из этого он и возник — невозможности высказать все наболевшее в рамках публицистической поэзии и мировоззренческой публицистики. В этом, похоже, и заключаются причины неприятия этой книги многими — они ждали от «Записок українського самашедшого» чего-то другого, ими же самим надуманного (первое большое прозаическое произведение великого поэта!). Они оказались неготовы судить книгу по законам, установленным автором, а судили по ожиданиям, предустановленным ими же самими. Но это — публицистический, политико-полемический роман, сродни книгам Свифта, Вольтера, Чернышевского.

При этом сказать, что в «Записках» открытый финал, будет не совсем верно. Это финал-вектор, задающий траекторию украинской истории, украинской жизни — отныне «не с бромом, а с помаранчем». И вектор этот — словно копье, отгоняющее всякого, кто захочет посягнуть на такую перезагруженную (в смысле «Reset») нашу историю.

«Мне надо, чтобы они, став властью, не изменили этому Майдану. Потому что это не их победа, а наша.

Может, они припишут ее себе. Может, захотят забыть. Может, чьи-то волосатые руки попытаются вырвать эту страницу.

Но это уже История. Не с бромом, а с помаранчем.

Страницу можно выдрать. Историю — нет.

Вот и наступил наш День Гнева.

Линию обороны держат живые»[136].

От «Немає часу на поразку» и до «Линию обороны держат живые». Это стратегия и тактика украинского нациетворения в XXI веке. Побеждать, непременно в чем-то побеждать. И в случае временного отступления, частичного реванша, неизбежного в маятниковых условиях демократии, «держать оборону», не уступая завоеванного. (Как это было в ночь с 18 на 19 февраля 2014 года на Майдане.)

При этом для публициста-пророка в принципе не важны конкретные имена тех, кто изменит Майдану или останется ему верным. Будут и те, и другие. Она говорит — о принципе: побеждаем и не отступаем. Однако ее формула лишена пафоса и избыточного оптимизма. «День Гнева», звучащий здесь — очень тревожный образ. Это ведь синоним Судного дня, Страшного суда, конца света. В эсхатологии Костенко в третьем тысячелетии украинская «линия обороны» не так далека от украинской катастрофы. О чем тоже нужно помнить — не паникуя, но и не расслабляясь.

Полезно также упомянуть те конкретные случаи, когда (и как!) поэтесса доходила до конкретных имен в своей поэтической публицистике. 4 марта 2015 года Лина Костенко передала бойцам добровольческого батальона «Киев-1» несколько экземпляров своего сборника «Триста поезій» с автографами. А на титульном листе одной из книг написала не публиковавшиеся ранее строки:

І жах, і кров, і смерть, і відчай,
І клекіт хижої орди,
Маленький сірий чоловічок
Накоїв чорної біди.
Це звір огидної породи,
Лох-Несс холодної Неви.
Куди ж ви дивитесь, народи?!
Сьогодні ми, а завтра — ви[137]

.

Но это все же, скорее, исключение (и как раз в качестве исключительности, особенно важное для запоминания). Для поздних сборников Лины Костенко, «Річка Геракліта» (2011), «Мадонна перехресть» (2011), характерна совсем другая интонация, что хорошо определил Иван Дзюба: «Якась згуслість, аж часом згіркість емоцій, і не так гострота, як благородна меланхолійність рефлексій»[138].

Химерна, важка, вибухова,
яку вже ніхто не спасе,
а може я тінь мого слова,
от тінь мого слова, і все.

А може я лиш аберація,

вібрація ритмів і рим,
а інше все — декорація,
полуда, гримаса і грим.

За цим тимчасовим фасадом,

де стільки любові й тепла, —
людиною, річкою, садом
я тільки у слові жила[139].