Линия раздела (СИ)

«Интересно, на что человек готов пойти ради выживания? На все? Или есть некий предел, ниже которого личность все же не опустится?» -- подумал Кирилл.

Но ответить на этот вопрос он не мог даже в отношении самого себя. Никогда раньше он не оказывался в такой мощной зависимости от внешних условий, когда в чужих руках находится не просто ключ от комфорта или достатка, а от самой жизни.

Эта мысль привела в чувства. Кирилл понял, что с запертой дверью он точно готов мириться ради выживания. Но вот с чем еще? Или человеческая личность настолько гибкая, что готова прогнуться в любую позу, лишь бы пожить еще хоть немного, даже когда эта жизнь, по большому счету, не имеет уже ни малейшего смысла.

«А раньше, она что, имела какой-то смысл?» -- мелькнуло в голове.

Уже не в первый раз Кириллу в голову пришла аналогия между жизнью до страшной грани, разделившей ее, и возможной жизнью тут, в бункере. Поразительно, но отличали их не какие-то глубоко структурные вещи, а один только масштаб. Ведь, если глянуть на обычную жизнь обычного человека в очень общем масштабе, то чем она отличается? Родился, прожил свой срок, умер. Ничего, чаще всего, после себя не оставив, кроме детей, которым суждено прожить такую же бессмысленную жизнь. Жизнь в бункере, наверняка, просто будет короче. Ну и в ней еще меньше радостей предполагается. Возможно --вообще никаких. И все. Никакой больше разницы.

Вспомнились описания жизни рабов в Древнем Риме из школьных учебников. Эти несчастные были лишены вообще каких бы то ни было радостей, жили в клетках, питались помоями, о сексе только мечтать могли. И все равно они боялись смерти.

Впрочем, бетонное помещение, выделенное Кириллу, было просторнее клетки. Но не намного просторнее тюремной камеры, какими их изображают в американских фильмах. Но там хоть небо видно в окошке, а тут и этого нет.

«Заживо погребенные... – подумал Кирилл, медленно, но уверенно, проваливаясь в пучину отчаяния. – Еще живые, но уже навеки похороненные под землей».

Ничего не оставалось, кроме как снять обувь и улечься на кровать поверх одеяла. С каждой минутой Кириллу все меньше нравилось, как развивается ситуация. Хотя там, в городе, казалось, что хуже некуда. Но там была хоть какая-то цель. А тут что?

Рюкзак с личными вещами, брошенный водителем в багажник, там и сгорел во время дезинфекции. С Кириллом осталась лишь одежда, и то, что лежало в карманах. Ключи от квартиры -- ножом по сердцу. Смартфон, уже наполовину разряженный. А зарядка сгорела.

«Сколько же бесполезного хлама породила наша цивилизация... – подумал Кирилл. – Как человечество кичилось своей мощью, наукой, технологиями. И помогли они? Как мертвому припарка».

Отыскав в памяти смартфона текст начатой книги, Кирилл попытался погрузиться в чтение, но происходящее в романе, еще вчера казавшимся увлекательным, теперь не вызвало ни малейшего интереса. Пришлось выключить смартфон, и тупо уставиться в потолок. Даже время тут перестало существовать. Сядет батарея смартфона, так и вообще никак нельзя будет определить, день за пределами бункера, или ночь, сколько прошло часов или дней. Бетонный гроб.

Кирилл неожиданно для себя подумал, что время не может быт физической величиной, потому что это лишь субъективный человеческий способ воспринимать мир, событие за событием. А когда ничего не меняется, пропадает и всякий смысл времени.

Вспомнилась фраза из фильма «Побег из Шоушенка». Там говорилось, что в тюрьме самой трудной бывает первая ночь. И надо ее пережить, не дать себе сойти с ума. Но ради чего? Ведь даже узник в тюрьме подсознательно верит, что закончится срок, и настанет другая жизнь. А тут во что верить? В то, что выжившие остатки человечества победят вирус? Ну, может быть. Другой, спасительной для психики, соломинки все равно не было. Пришлось ухватится за эту, чтобы хоть немного расслабиться, продышаться, не дать ужасу свести тело спазмом.

Через какое-то время открыли дверь. Кирилл даже не глянул на экран смартфона, чтобы узнать, сколько часов он провел в прострации.

-- Время ужинать, -- сообщил с порога солдат. – Пойдем, провожу.

Он был младше Кирилла лет на пять, но в его тоне не было и капли уважения. Сначала это привычно покоробило, все же отцу удалось вбить в приемного сына идею об элитарности социального слоя, к которому принадлежала семья. Но возникшее было раздражение тут же улеглось.

«А за что он должен меня уважать? – резонно подумал Кирилл. – За то, что меня, как бездомного щенка, приютил высокопоставленный мужчина, взявший в жены мою мать? За то, что вместо прохождения срочной службы, я по лесу в кроссовках бегал, под неусыпным взором Вадима Семеновича?»