Линия жизни

Все это делало нелегкой задачей выбор начальника экспедиции.

Во-первых, он должен был иметь звание Правительственного комиссара, а такому человеку руководители страны должны целиком и полностью доверять.

Во-вторых, он должен быть ученым, способным возглавить работу научного коллектива, состоящего из квалифицированных специалистов.

В-третьих, быть блестящим организатором, ибо любой, даже незначительный, просчет при создании полярной станции может обернуться гибелью зимовщиков или во всяком случае срывом программы исследований.

И начальником экспедиции назначили Шмидта.

Во-первых, потому что он зарекомендовал себя человеком, который справлялся с любым делом.

Во-вторых, он пользовался неограниченным доверием.

В-третьих, знал иностранные языки.

В-четвертых, он — профессор, потому с учеными должен поладить.

В-пятых, уже давно была отмечена склонность его ко всяким путешествиям. В 1924 году, когда состояние его легких вызвало у врачей тревогу, Шмидт два месяца провел в Альпах, участвовал в альпийских походах и основательно овладел техникой горных восхождений. Через четыре года Шмидт возглавил одну из групп советско-германской Памирской экспедиции и очень хорошо там себя показал. Собирался он на Памир и летом 1929 года, надеясь, что целебный воздух гор снова поправит его здоровье. Но с памирской экспедицией на этот раз что-то не заладилось. А тут как раз понадобился начальник для экспедиции на «Седове». Ему и предложили сменить направление своего каникулярного путешествия: вместо Памира — в Арктику.

В-шестых (наверное, решило все именно «в-шестых»), более подходящей кандидатуры, чем Шмидт, не оказалось…

20 июля «Седов» отваливает от пирса Архангельского порта. Начальник экспедиции заносит в путевой дневник первые свои впечатления от полярного плавания: «23 июля. Утро. Третий день пути. Вчера не записывал — болела голова, было сумно, причина понятна (один раз затошнило), но все сошло. Ел, как обычно. Все «бывалые» перенесли начало путешествия хорошо, а новички — оба врача и служитель зимовщиков — определенно плохо. Я — средне. Хотя для проверки себя играл в шахматы и выигрывал».

С морской болезнью Шмидт через несколько дней справился, но можно представить, какими были для него эти дни. Ведь ему приходилось не только играть в шахматы — знакомиться с людьми, вникать в совершенно неизвестные прежде проблемы полярного мореплавания. И все это в том состоянии, которое сам он определил словом «сумно», когда не то что думать, просто существовать тяжело. И притом никому нельзя показать, как тебе скверно, ибо одного этого вполне достаточно, чтобы стать предметом насмешек всей команды. Хотя, наверное, до конца насмешек избежать он все же не смог. Слишком уж выделяется новичок в компании видавших виды моряков. Чего стоит одна из первых фраз его дневника: «Торжественно прощались накануне в 10 вечера, а фактически выехали только сегодня в 5 утра». О пароходе — выехали! Если он хоть однажды неосторожно обронил это словцо во время разговора с командой, можно не сомневаться, что матросы на полубаке и в кубриках не раз покатывались со смеху.

Да и другие записи первых дней — по большей части восторженные панегирики арктической природе — вряд ли вызвали бы сочувствие моряков: «Лед! Разнообразный, всегда красивый — всегда строгий и благородный. Я бы охотно избрал его специальностью. Кристаллы, структура, ее зависимость от химизма, включения воздуха, химические отличия льда от воды, форма выветривания и нарастания, оптические свойства, отражение в них кристаллической структуры и физико-химических свойств, цвет и т. д. Хорошо!»

Для капитана Воронина лед — давняя специальность. Но лед — это всегда «плохо!». Он мешает двигаться судну, грозит гибелью. И, конечно, много лучше, когда его нет. Причем не только одному Воронину. Здесь интересы капитана полностью совпадают с интересами всей экспедиции: будет тяжелый лед — к архипелагу не пробиться. Потому по многу часов не сходит Воронин с капитанского мостика, то и дело лезет в укрепленную на мачте наблюдательную бочку, чтобы как можно раньше увидеть, какую еще каверзу подстроил лед.

Шмидт этих трудов капитана, судя по дневнику, вначале вообще не замечает. Во всяком случае, в первые дни, подробно записывая в дневник свои впечатления, он о Воронине упоминает лишь вскользь: «Капитан чрезвычайно внимательный. Производит впечатление человека осторожного и себе на уме, но опытный и приятный». Не очень-то вразумительная характеристика!

Шмидт, видимо, всерьез не задумывался в начале плавания о том, что представляет собой капитан, просто еще не понял, какова его роль в экспедиции, а мыслил категориями сухопутными: капитан ледокола — что-то вроде шофера, куда нужно, туда и поедет. Вот и черкнул первое, пришедшее в голову суждение.