Линия жизни

Вообще, приняв на себя новое дело, Шмидт на первых порах слишком торопится с выводами. Об экипаже «Седова» он написал, например, весьма злые и, как потом выяснилось, не слишком справедливые слова: «Подбор команды очень неудачный… отбросы флота». И это в первый день плавания! А ведь он не знает еще, как умеет работать экипаж, не знает толком даже, что экипажу положено делать.

Чуть ниже в дневнике — столь же категоричные строки: «Предложили (команде) заключить договор на разгрузку на Земле Франца-Иосифа. Запросили 10 тысяч вместо нормальных 2–3 тысяч. Секретарь ячейки поддерживает это рвачество». А Шмидт еще полярных островов в глаза не видел, о трудностях разгрузки и вовсе не имеет представления. И пишется это на борту судна, которое Воронин вместе с командой ведет через шторм, через лед к цели экспедиции.

Словом, все постигалось не сразу. В первые дни путешествия Шмидт еще плохо понимает, что происходит вокруг. Потому то нерешительность, неуверенность в себе, то лихой наскок, будто он комиссар не Земли Франца-Иосифа, а кавалерийского эскадрона. Ничего удивительного — ведь это первые его шаги на совсем незнакомом поприще. Как же ему не оступаться, не сбиваться с ноги?

Удивительно другое: как быстро он начинает разбираться в совершенно непривычной обстановке, точно оценивать людей, отказываться от прежних заблуждений, принимать верные решения.

Вечером 28 июля, когда судно (всего за восемь дней!) достигает берегов Земли Франца-Иосифа, Шмидт впервые отдает дань мастерству Воронина: «Капитан горд — и вполне имеет на это право. Он вел судно исключительно мужественно и энергично».

Еще через четыре дня «Седов» входит в бухту Тихую — наиболее подходящее по сложившимся условиям место для строительства станции. 2 августа начинается выгрузка. После долгих споров команда согласилась работать за 6 тысяч рублей. Шмидт, который нормальной платой считал 2–3 тысячи, подписал договор неохотно. Но когда все имущество станции переброшено на берег, он уже по-иному пишет об экипаже «Седова»: «15 августа закончилась выгрузка. Надо отдать команде справедливость. Хоть она и сборная и не чужда рваческих настроений, но работу они выполнили на славу. Быстро, дружно и очень тщательно. Конечно, они хорошо заработали — но зато и старались!»

Да, прежняя торопливость в суждениях быстро проходит. Шмидт обретает обычную свою объективность. Можно поверить — команда на «Седове» подобралась не идеальная. Но «отбросами флота» он больше никогда не называет моряков.

Тут надо отметить к чести Шмидта еще одно обстоятельство: между суждениями, которые он доверял своему дневнику, и тем, что произносил вслух, была, видимо, существенная разница. Иначе вряд ли он заслужил бы доброе отношение к себе моряков, о котором позднее писал: «Команда…часто показывает мне знаки симпатии. Она ценит, кроме ровного товарищеского отношения и политических бесед (о внешней политике), особенно наличие мужества и предприимчивости, которые мне приписывает».

Не очень лестно отзывается Шмидт поначалу и о будущих зимовщиках станции. Даже их мелкие человеческие слабости вызывают порой в начальнике экспедиции бурю раздражения. Многократно поминает он в своем дневнике недобрым словом граммофон, который зимовщики захватили с собой, чтобы скрасить музыкой полярную ночь. В день высадки в бухте Тихой Шмидт замечает: «Не обошлось без граммофона с его фокстротами. Почти как у Нобиле над полюсом! Не умеем мы еще обойтись в радостях без пошлости». Спустя несколько дней с еще большим раздражением: «Без конца играет граммофон». 22 августа, когда хозяева станции в бухте Тихой покидают «Седов», чтобы поселиться в одной из почти завершенных построек, Шмидт облегченно вздыхает: «…наконец, зимовщики забрали все свое имущество, включая проклятый граммофон, и переехали на берег».

Неприязнь к граммофону отчасти перешла и на зимовщиков. Он долго сомневается, можно ли «Седову» после разгрузки на какое-то время уйти от острова, чтобы провести серию научных наблюдений. Ведь надо быть уверенным, что зимовщики и 16 плотников, специально взятых в экспедицию, чтобы строить станцию, будут работать в полную силу — не отплясывать под граммофон. А Шмидт в этом не уверен. И хотя в конце концов он дает команду к отходу, но покидает остров, так и не решив, правильно ли поступил.