Линкольн в бардо

Мои чувства оскорбили незрелые и необдуманные действия мистера Бевинса и мистера Воллмана, которые в своей вечной погоне за любыми развлечениями оставили меня в очень плохом положении. Я работал, как какой-нибудь простой садовник, согнувшись в поясе, хватаясь за щупальца обеими руками. Я должен постоянно решать, разбираться ли мне с несколькими уже прикрепившимися или приниматься за их новообразовавшихся братьев. Но что бы я ни делал, не имело значения: мальчику было отведено не много времени.

Скоро представилась возможность для минутки откровения с ним.

Оглядывая горизонт в поисках никчемных Бевинса и Воллмана, я вместо них увидел братьев Кратчер в сопровождении, как обычно, мистера и миссис Риди, эта четверка составляла ядро той растленной, дикой когорты, которая обитала близ флагштока.

Мы пришли посмотреть, сказал Мэтт Кратчер.

Угасание, сказал Ричард Кратчер.

Нас это интересует, сказала миссис Риди.

Мы видели это в прошлый раз, сказал Мэтт Кратчер. С той девицей.

Нам оно показалось очень бодрящим, сказал мистер Риди.

Мы вправду подзарядились, сказала миссис Риди.

Всем необходимо подзаряжаться, сказал мистер Риди.

В этой вонючей дыре, сказал Мэтт Кратчер.

Не судите нас, сказал мистер Риди.

Или судите, сказала миссис Риди.

Мы от этого наглеем, сказал Мэтт Кратчер.

Каждому свое, сказал Ричард Кратчер, подступая к миссис Риди.

Может быть, сказала миссис Риди, запуская руку в карман его штанов.

Теперь их группа превратилась во внимательную ненасытную шайку: отвратительные хищники, привлеченные бедственным положением мальчика. А вскоре они занялись каким-то странным делом, сплелись руками и словно превратились в одно отвратительное существо, что вкупе с двигающимися конечностями и ритмическим дыханием производило отчетливо механическое впечатление.

Что скажешь? — спросил я у мальчика. Это хорошее место? Здоровое место? Тебе эти люди кажутся разумными и достойными подражания?

Как бы то ни было, вы ведь здесь, сказал мальчик.

Я — другой, сказал я.

Не такой, как я?

Не такой как все, ответил я.

Чем не такой? — спросил он.

И я чуть было не сказал ему.

преподобный беверли томас

LXI

Потому что я не такой, как все, да.

В отличие от этих (Бевинса, Воллмана, десятка других наивных простачков, среди которых я здесь обитаю), я прекрасно знаю, что я есть.

Я не «хвораю», я «не лежу на полу в кухне», я «не лечусь посредством хворь-ларя», не «жду, когда меня оживят».

Нет.

Даже там, в конце, в нашей гостевой комнате с видом на кирпичи дома Реднелла по соседству, за который цепляется цветущая виноградная лоза (июнь был в самом начале), устойчивое и благодарное состояние разума, которое я пытался культивировать всю жизнь посредством моего служения, привело меня в состояние согласия и покорности, и я прекрасно знал, что я есть.

Покойник.

Я почувствовал желание уйти.

Я ушел.

Да: одновременно став причиной и (трепетным) наблюдателем (изнутри) душераздирающего огнезвука, связанного с явлением взрыва световещества (ощущение, которое я даже не берусь описать), я пошел.

И обнаружил, что иду по высокогорной тропе, а впереди два человека, которые, как я понял, ушли всего за считанные секунды до меня. На одном был похоронный костюм, очень дешевый, и он посматривал то в одну, то в другую сторону, как турист, и, что довольно странно, напевал себе под нос, из чего можно было заключить, что он пребывает в состоянии бессмысленного счастья, упрямого неведения. Хотя он и был мертвец, но относился к этому, казалось, так: Ха-ха, и что это все такое, а? Другой, с рыжей бородой, в желтом купальном костюме, двигался с сердитым видом, словно чтобы поскорее попасть куда-то, где он очень не хотел оказаться.

Первый человек был из Пенсильвании, второй из Мэна (из Бангора или окрестностей); много времени проводил в полях и часто наведывался на берег, где часами сидел на камнях.

На нем был купальный костюм, потому что он утонул, когда купался.

Я откуда-то знал это.

Периодически, спускаясь по той тропинке, я оказывался и здесь. Был в моей могиле; со страхом выпрыгивал из моей могилы при виде того, что лежит в моем гробу (чопорного вида мощи с высохшим лицом); оставался над моей могилой, нервно прохаживался по ней скользко́м.

Моя жена и прихожане прощались со мной, когда я смотрел на их слезы, то словно чувствовал, как в меня вонзаются маленькие зеленые кинжалы — в буквальном смысле кинжалы. С каждым рыданием кинжал покидал скорбящего и прилетал в меня, очень болезненно вонзаясь в плоть.

А потом я возвращался туда, на ту тропу к двум моим друзьям. Внизу вдалеке лежала долина, и я почему-то знал: мы идем туда. Уже стала видна каменная лестница. Мои спутники замедлили шаг, оглянулись. Узнали во мне священника (меня похоронили в облачении) и словно начали спрашивать: Идти нам дальше?

Я показал: да, идти.

Из долины внизу: какое-то песнопение, возбужденные голоса, звон колоколов. Эти звуки успокаивали меня; мы проделали наш путь, прибыли на место, теперь могли начаться празднества. Я был исполнен счастья оттого, что мою жизнь сочли достойной столь пышного прощания.