Около двух часов дня я услышала жуткий шум из той части дома, где лежал больной ребенок. Видимо, час настал. Миссис Линкольн пробежала мимо меня, опустив голову, издавая какие-то звуки; никогда — ни до, ни после — я не слышала, чтобы такие звуки вырывались из человеческого горла.
Если взрыв чувств президента позволял описать его состояние, то случившееся с его женой описанию не поддавалось.
Когда она увидела бледное лицо своего мертвого мальчика, у нее начались судороги.
Мэри Линкольн рухнула на кровать.
Совсем другая женщина.
Ей дали лауданум, но даже это сильнодействующее средство не помогло — ее ужасные крики продолжались, ее буйство неверия не утихало.
Миссис Линкольн была слишком больна и не смогла присутствовать на похоронах.
Мэри Линкольн оставалась в кровати десять полных дней после похорон.
В течение нескольких недель после трагедии миссис Линкольн была не в состоянии выходить из своей комнаты или подниматься с постели.
Когда месяц спустя она, наконец, появилась, движения у нее были механические, она смотрела на нас так, будто видела в первый раз.
Некоторые удары слишком тяжелы для тех, кто чересчур хрупок.
И вот она лежала там, страстно желая, чтобы все было не так, как есть; она то не верила в случившееся, то заново убеждалась, что невероятное случилось. Всегда одни и те же стены, постельные принадлежности, чашка, потолок, окна. Она не могла подняться и выйти — мир за окном стал слишком ужасен. Она пригубливала питье с лекарством — единственная ее надежда обрести покой.
Где ее мальчик? — все время спрашивала она. Где он? Может уже кто-нибудь его найти и немедленно привести к ней? Почему он все время где-то в
LIX
Все пока тихо, дорогой Брат… Только огонь потрескивает и дорогая Грейс храпит из твоей старой комнаты, куда я ее положила, чтобы ей было легче ухаживать за мной в эти трудные ночи… В лунном свете видна земля напротив, вся забросанная обломками вчерашней сильной бури… Громадные ветки деревьев лежат на склепах и на могилах… Может, ты помнишь одну статую — лысый человек в римской одежде (мы еще его называли «Морти»), он стоит одной ногой на змее, еще как-то раз один молодой озорник много раз подбрасывал вверх свой свитер, пока «Морти» не подхватил его на конец своего меча… так вот, «Морти» больше нет… Или честно сказать, он уже не тот, что прежде… Упавшая ветка ударила бравого римлянина по руке, и она отвалилась, с мечом и всем, а упав, отколола голову змеи… Теперь рука, и меч, и змеиная голова лежат, собранные в кучу… И сам «Морти», словно потрясенный этим доказательством собственной бренности, стоит, чуть покосившись, на своем постаменте.
Видать, вздремнула немного… Да, уже почти четыре… Там, по другую сторону, лошадь привязана к ограде кладбища. Такая спокойная кляча, качает головой, словно говорит: «Что ж, хотя я и оказалась тут у двора Мертвых во тьме ночной, я Лошадь и должна быть покорной».
И вот теперь меня тревожит тайна… Кто там может находиться в такой поздний час?.. Надеюсь, какой-нибудь молодой джентльмен отдает последний долг своей истинной, но потерянной любви.
Свет горит в маленькой сторожке Мандерса, он расхаживает туда-сюда перед окном, такая уж у него привычка… Ты, может, помнишь, это он приволок лестницу, чтобы снять тот самый свитер с меча «Морти»… Он теперь постарел и выглядит на свои годы, тащит на плечах тяжкий груз семейных забот… Вот он выходит из сторожки… Свет его фонаря исчезает вдали… Я думаю, он ищет нашего «полуночного гостя»… Все это очень странно… Тому, кто может подумать, что болезнь, как у меня, не позволяет чувствовать возбуждения, я бы пожелала посидеть рядом со мной у этого окна в такую ночь… Я, пожалуй, не буду спать и посмотрю, что это за гость, когда Мандерс его выведет.
LX
Оставшись на крыше белого каменного дома, я решил предпринять последнюю попытку воззвать к разуму мальчика, который лежит, почти бесчувственный, у моих ног, как ошеломленный и павший паша или принц.