Лёлишна из третьего подъезда

Григорий Васильевич сидел задумчивый, молчал, а потом спросил:

– А вы бывали в цирке, Ксения Андреевна?

– Была когда-то. А когда, уж и не помню. Владик вот недавно ходил, так рассказывал. Особенно про льва и про фокусы.

– Работать буду, телевизор купим, – сказал Владик. – Там тебе и цирк, и футбол, и кино с концертами.

– Ну, ждать, когда ты работать будешь, долго, – сказал Григорий Васильевич, – а цирк вы, Ксения Андреевна, скоро увидите.

– Ходить-то ведь я не могу.

– Организуем, – загадочно произнёс Григорий Васильевич. – Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.

И, церемонно откланявшись, он ушёл.

И слышно было, как, закрыв дверь, засвистел весёлую песенку.

– Магомет, – задумчиво проговорил Горшков, – гора. Магомет не идёт, гора идёт. Ничего не понимаю.

– Это пословица такая, – сказала Ксения Андреевна, – я по радио слышала. Значит: если кто-то к кому-то не идёт, так тот сам прийти должен.

– Понятно. Только – почему бы прямо не сказать? Всё у них, у артистов, с выкрутасами. Будем надеяться, что не подведут. Ни горы, ни Магометы.

А Владику было и радостно, и тревожно. Почему радостно, это вы, конечно, понимаете.

А тревожно ему было оттого, что жизнь его менялась. И менялась резко. А резко менять привычную жизнь так же трудно, как на большой скорости резко сворачивать в сторону. Вдруг навернёшься?

Словно догадываясь о состоянии Владика, Горшков сказал:

– Конечно, враз-то трудно по-новому жить начинать. Но постепенно привыкнешь. Если Магомет к горе не пойдёт, она на него обвалится.

Случайно взгляд его упал на окно, и Горшков встал и начал внимательно следить за тем, что происходило во дворе.

И Владик встал рядом.

Увидели они нечто непонятное.

Григорий Васильевич разгуливал по двору, словно измеряя его шагами, останавливался, оглядывался.

– Дом, что ли, он тут строить собирается? – спросил Владик.

– Или деревья сажать? – спросил Горшков. Но Григорий Васильевич ни дом строить, ни деревья сажать не собирался.

Он задумал номер, какого ещё никогда не было ни в одном цирке мира.

Следующий номер нашей программы называется ПЕРЕНОС!

Это был самый весёлый из всех переездов, какие я только видел в своей жизни.

А видел я их немало: и как заселялись восьмидесятиквартирные дома и стоквартирные, и такие, в которых число квартир и сосчитать на глаз невозможно.

А однажды видел, как заселяли сразу целый квартал.

Но переезд Лёлишны с дедушкой – это всем переездам переезд!

На помощь пришли цирковые артисты, и рабочие, и даже музыканты.

Да ещё ребят собралось видимо-невидимо.

Да Горшков явился с двумя милиционерами.

– Безобразие, феноменальное безобразие, – сказал дедушка. – Сколько людей тратят время и силы на меня и на тебя. Получается, что мы сплошные тунеядцы. Потрясающие лодыри. Что мне нести?

– Ничего, – ответила Лёлишна.

– Опять? – возмутился дедушка. – Опять ты считаешь меня законченным инвалидом?

– Тогда неси свои лекарства. Я их сложила в одну коробку. Только не урони.

– Я бы ни за что не уронил их, – раздражённо проговорил дедушка, – если бы ты не напомнила. А сейчас я всё время буду думать о том, чтобы не уронить их. И обязательно, видимо, уроню.

– Роняй. Купим новые. Главное – переживать не надо, – посоветовала Лёлишна.

К дверям в их квартиру выстроилась длиннющая очередь желающих помочь.

На всех лестничных площадках открылись все двери, из-за которых выглядывали любопытные.

Музыканты с инструментами в руках стояли у крыльца.

Эдуард Иванович спросил:

– Все готовы?

– Все!

И скомандовал:

– Раз-два, взяли! И – шагом марш!

Первым в дорогу двинулся шифоньер. Его несли силовые акробаты. Шифоньер для таких богатырей – всё равно что для нас с вами табурет. Они даже не почувствовали, что, кроме шифоньера, несут ещё…

Что бы вы думали?

А?

Да Петька спрятался в шифоньере, хотел всех напугать или рассмешить, но заснул.

Затем в дорогу двинулись кровати. Их несли воздушные гимнасты. Им такие ноши – нечего и разговаривать!

И оттоманка двинулась в путь, и письменный стол, и круглый стол, и стулья…

И когда на крыльце показался шифоньер, грянул оркестр.

Откуда ни возьмись появился сам грозный товарищ Сурков.

Рот разинул от удивления.

Ничего понять не мог.

А мальчишки сбежались чуть ли не со всего города! Лишь бы только вещей хватило – кому что нести. Тут уж поступали честно: делили поровну – кому ножик достался, кому вилка, да и чайная ложка – тоже вещь!

И всем хотелось, чтобы вещей было много-много.

Таскать бы да таскать!

Под музыку!

Да хоть целый день!

Весёлое настроение людей передалось даже мебели.

Шифоньер пританцовывал.

Письменный стол приплясывал.

Стулья как бы кружились в вальсе.

Тарелки летали по воздуху от жонглёра к жонглёру.

Сам грозный товарищ Сурков крикнул:

– Чего тут происходит?

И мальчишки хором пропели:

– Лёлишну перевозим! Лёлишну перевозим! С дедушкой перевозим! С дедушкой перевозим! С пятого на первый!

И рот у грозного товарища Суркова опять раскрылся.

И не мог товарищ Сурков никак его закрыть.

И сказать ничего не мог – до того удивился. Не привык он, чтобы человеку оказывали так много внимания.