Лёлита или роман про Ё

И не узнал своего голоса: он был до безмятежного спокойным. Будто Лёлька наша не кончается, а так — нос расковыряла, вот и пришлось ей голову запрокидывать. Типа, подождём минутку, щас само пройдёт…

Горе-стрелка как сдуло. Вели я сейчас гипсу принести — за гипсом бы кинулся. Живой воды прикажи — за живой водой помчался б.

— Иди помоги ему, — тем же размеренным тоном понудил я торчавшего за спиной Егора.

Куда там: он, кажется, даже не услышал — стоял и смотрел, как умирает сестра. Это был тот самый взгляд, которого я долго не мог забыть после первой встречи с бегущими. Окончательно, непоправимо уже холодный, пустой, безразличный взгляд недочеловека.

Точно так же, равнодушно покусывая яблоко или облизывая леденец, глядит ребёнок на барахтающуюся в пыли гусеницу. А потом, просто устав наблюдать, поднимает ногу и раздавливает, даже не морщась.

Лёлька шла через круги ада, а это существо таращилось и дожидалось: когда уже. Чтобы когда кончится, пойти любоваться чем-то, что всё ещё движется…

— Эй, — окликнул я в надежде, что обманываюсь.

Он перевёл лишённый эмоций взор на меня, и я поймал себя на кошмарном, если вдуматься, желании хряснуть в эту детскую морду. Со всей дури — только чтобы не стоял вот так и не пялился…

Господи, что же од с ними делает-то?.. Вот, значит, из кого, Тим, ты решил собрать свой народ… И вот во что собирался превратить Лёльку…

Нет, она не врала: уведи ты её силой, однажды взяла бы и убила тебя.

Этой самой лисой бы и удавила б.

— Вот! — он протянул тряпки.

— Рви.

— Как?

— На бинты.

Да что же это со мной? Я-то ни в каком оде не был! Прямо как усталый киношный хирург: скальпель… зажим… тампон…

Тимур принялся рвать. А чёрта лысого — трикотаж сопротивлялся. Он зубами…

— Маленькая? — позвал я. — Ты слышишь меня?

Её напряжение по-прежнему выдавали лишь глаза, полуоткрытый рот да вонзившиеся мне в локоть ногти.

— Д, — коротко, в одну букву ответила она.

— Ну и умница. Только ты теперь не бойся! Самое страшное позади, не убила она тебя… Улетела…

— Вот, — Тим сунул мне лоскуты.

— Вяжи.

— Как?

— Друг с дружкой.

Лёлькин взгляд понемногу делался осмысленным. В нём начинал читаться восторг от того, что видит меня живым. И как бы досада: вот, мол, опять хлопот добавила. Или я это сам уже за неё додумал…

— На-ка, — подал Тимур узловатый бинт.

И я начал заматывать рану — на вид не такую уж и жуткую — так себе, дырочка над самым плечом. Весь в крови единственно дорогого мне теперь человека, я был собран и невозмутим. Одной рукой придерживая бедняжку под спину и вот только что не насвистывая чего-нибудь популярного, другой — вертел-крутил. Вокруг шеи и под мышкой, и опять вокруг шеи — как всю жизнь этим только и занимался. И находил тому единственно возможное объяснение: шок.

Раздражал только сап за спиной.

— Всё, теперь уходи, — буркнул я не оглядываясь.

— Я помогу, — предложил Тим.

— Уже помог. Уходи.

Странно, я не питал к нему не только ненависти, но даже злости настоящей. Единственное — мне больше не хотелось его видеть. Никогда.

— Иди отсюда… И… этого… с собой забери, — я не смог заставить себя назвать малыша по имени.

— Я клянусь тебе: я… — начал было Тимур.

— Пшшшёл вон, — всё-таки прошипел я, чуть не вывихнув челюсть, и навсегда забыл о них…

Вокруг предательски вечерело. Жёлтая-белая перевязь на Лёлькином плече стала однотонно красной. Зато сама она, кажется, оживала.

— Теперь держись, детынька, — обрадовался я и осторожно, бережней, чем своих когда-то грудных, поднял её на руки.

— Ничего?

— Хорошо.

Плохи дела. Если уж даже на детыньку не взбрыкивает, чего хорошего.

— Пойдём, Лёлюшка, домой?

— Подём…

И мы пошли.

Сначала с опаской. Потом всё быстрей и быстрей…

Куда я нёс ее? Конечно, в Шивариху. А куда было ещё?

Ну и надежда теплилась. Малюсенькая, а всё-таки — что монстры часовню хотя бы не тронули. Она бы голубу в ночь оклемала…

Ладно! Без паники! Под ноги лучше гляди. Там аптечка ещё… Ты дохромай сначала, — приструнил я себя и почувствовал, что выдыхаюсь. И тут:

— Спой мне…

— Не могу, моя хорошая… — я не врал. — Дышать нечем… а нам идти надо… очень нам с тобой надо… идти… вот мы придём… ранку твою промоем… перебинтуем как следует… уложу тебя… чаю тебе…

— Нет там чая… Спой…

Ах как смахивало это на последнюю Дедову просьбу закурить…

Но лёгкие и вправду агонизировали. Таких марш-бросков я не совершал давно…

Да когда это вообще совершал ты такие-то, с застреленным ребёнком на руках, марш-броски, паря?..

И уж не знаю из каких, но я запел — вернее, запричитал: пару слов из себя, пару внутрь — в такт шагам:

— Кто скачет… кто мчится… — ветки по лицу, мошкара — теперь вот и мошкара в глаза откуда-то, а ты всё переживал, что мух нет! — под хладною… мглой…

Я бежал (не бежал, конечно, волочился как последний доходяга, но мне-то казалось — мчался) и пыхтел:

— … дитя что… ко мне ты… — теперь я ещё и вдыхал этих тварей, по паре-тройке за раз, ну и нехай, переживём, — так робко… прильнул…

— Да, — благодарно вторила Лёлька, чуть заметно, одним только пальчиком — на большее и у нее, похоже, сил не оставалось — поглаживая мою мохнатую щёку.