Лёшка

И тут, чтобы убедить их, я пустил по рукам газетные фотографии. Голубиная почта? Вот она, в родной Московской области. Электростанция? — Молдавская ССР. Березовая роща? — Брянская область. И все — дело рук их сверстников, что подписью и печатью удостоверяется. Печатью? Какой печатью? А газетами и журналами. Вот они, у меня в руках. Каждый может подойти и полюбоваться.

Я не давал слова Валентине Михайловне. Она сама его взяла. Вышла, покинув дедушек на лавочке, и объявила, что берет слово «по праву старшего поколения», на которое младшее поколение, восседающее на бревнах, не обращает ровно никакого внимания. Но она никого не собирается упрекать в этом, понимая, что к дедушкам и бабушкам привыкаешь, как к четырем углам родного дома, и со временем просто-напросто перестаешь их замечать. Тут она сделала паузу, чтобы дать ребятам поразмыслить над сказанным. Упрек дошел, и мои «воробышки», как по команде устремили виноватые и любопытные взоры на дедушек, сидящих на лавочке. Сидели они как-то странно, как две большие мохнатые птицы, на самом краешке, готовые вот-вот вспорхнуть и улететь.

— Иван Васильевич! Василий Иванович! — позвала Валентина Михайловна. — Знакомьтесь, ребята, Иван Васильевич, строитель Комсомольска-на-Амуре, Василий Иванович, строитель Братской ГЭС. Отец и сын. Оба пенсионеры, оба дедушки, нет, один из них уже прадедушка! Ну вот, теперь вы про них все знаете, кроме одного, зачем они сюда пришли…

— Знаем! — закричали «воробышки».

Валентина Михайловна, изумившись, укоризненно посмотрела на меня: неужели я выдал ее сюрприз?

— Знаете? — удивилась она. — Зачем же?

— Чтобы про Комсомольск рассказать, — закричали на бревнах, — и про ГЭС… Братскую…

— Верно, — нашлась Валентина Михайловна. — А еще… — она загадочно улыбнулась, — еще, чтобы попроситься в вашу компанию…

На этот раз в замешательстве «воробышки». Дедушки к ним? И догадка:

— А, в почетные пионеры!

У них был опыт. Они уже не одного заслуженного дедушку приняли.

— Нет, — сказала Валентина Михайловна, — в почетные вы их примете потом. Если заслужат. А пока они хотят побыть у вас прорабами! Иван Васильевич будет прорабом по строительству голубиной почты, а Василий Иванович — прорабом по строительству гидростанции.

Где-то в конце улицы затарахтела машина. Мы с Валентиной Михайловной одновременно посмотрели на часы: наш! Мы имели в виду грузовик, который в ту же минуту вынырнул из-за угла и остановился возле дома Мирошкиных. Из кабины высунулся шофер и, увидев Валентину Михайловну, весело закивал, приветствуя.

Ребята слетели с бревен и облепили машину.

— Кирпич! — сказала Валентина Михайловна. — Шефы прислали. Иван Васильевич, распорядитесь, пожалуйста…

И «воробышки» в мгновение ока превратились в муравьишек. Расхватали кирпичи и гуськом потянулись к месту строительства голубиной почты. Впереди, везя тачку, нагруженную лопатами, собранными со всей улицы, шел братец Иванушка, а рядом, присматривая за грузом, вприпрыжку бежала сестрица Аленушка.

* * *

Сперва, когда я увидел их, мне показалось, что они идут с речки. Поймали рыбину и волокут в сетке. Но уж больно неестественно светилась рыбина. Только я один и увидел их — Канурова и старика Хомутова, — случайно выглянув из-за забора. Ребята копошились в котловане, поигрывая лопатами, как ракетками. Валентина Михайловна о чем-то судачила с Мирошкиной в набегающих сумерках сада. Дедушки, отец и сын, оседлав по табуретке, рассматривали какой-то чертеж.

Прохожие тоже увидели меня и подошли. Заглянули через забор и закивали знакомым.

В голосах, которыми их встретили, не было радости — смущение. Кануров, игнорируя меня, распотрошил пачку сигарет, собрал в горсть и, как просо курам, высыпал через забор. Я по глазам видел, сейчас кинутся, не впервые, приучены… Но тут как из-под земли выросла сестрица Аленушка и, растоптав сигареты, с вызовом кинула через забор:

— А мы некурящие!

Но Кануров не сдался. Злорадно ухмыльнулся и бросил через плечо:

— Дед, четверть!

Старик Хомутов опасливо оглянулся и… не отозвался.

— Дед! — взвизгнул Кануров, и старик Хомутов поспешно извлек из сетки бутыль — ту самую «рыбешку», что показалась мне издали.

Кануров принял ее, выдрал зубами бумажную пробку, нюхнул зеленоватой жидкости и блаженно заулыбался.

— Тот в раю не бывал, кто хомутовки не видал, — пропищал он. — Угощайся, рабочий класс. — Поднял бутыль за горлышко и перенес через забор, дразня ребят.

Моя мысль всегда немного опережает мои действия. Мысленно я выхватил у Канурова бутыль, поднял ее над головой и шмякнул… Чья-то рука, волосатая, как у орангутанга, неожиданно выросла перед самым моим носом, схватила Канурова и, потянув, свалила вместе с забором на землю. Бутыль, булькая, покатилась по траве и упала в котлован. Та же железная рука подняла Канурова и, тряхнув, привела в чувство.

— Здравствуй, племянник! — сказал прораб Василий Иванович.

Мы даже в сумерках видели, как побелел Кануров.

— Здравствуйте, дядя Вася, — тоненько пролепетал он, нависнув, как обвал, над маленьким Василием Ивановичем.