Лёшка

Подошел, любопытствуя, Иван Васильевич. Увидел Канурова, отвернулся и плюнул. Подтянулись на шум Валентина Михайловна и Мирошкина.

— Мой племянник, — сказал, представляя Канурова, Василий Иванович. — А по совместительству змей-искуситель.

Валентина Михайловна подняла бутыль. Искренне удивилась:

— Самогон?

— Плод искушения, — сказал Василий Иванович. — В раю, как врет библия, людей яблоками искушали. Взрослых, между прочим, совершеннолетних. Да с тех, библейских, времен сколько веков минуло, все менялось. И змеиное дело на месте не стояло. И плод искушения другим стал — алкоголь! А змей-искуситель совсем обнаглел. На детей нападать стал.

Тут, уразумев, в чем дело, вмешалась Мирошкина. Схватила лопату и замахнулась на Канурова:

— Я ему нападу!.. Я его, змея… Я… — Но слов не было. Гнев, как пробка, закупорил горлышко, и слова не шли. Тогда Мирошкина без слов кивнула Валентине Михайловне: давай, мол, ты. Валентина Михайловна подошла к Канурову:

— Ваша? — И сунула ему под нос бутыль.

Кануров отвернулся, морщась.

— Его, — вмешался я. — А еще того, другого, старика Хомутова. Он только что был… Я сам видел…

— Был, да сплыл, — усмехнулась Валентина Михайловна. С ним потом. Сперва с этим.

Отвела Канурова в сторону, опросила и выпроводила с огорода. Потом переговорила с Василием Ивановичем. Нам не слышно было о чем, но вдруг Василий Иванович сам себя выдал, выпалив, что за фамилию свою нисколько не опасается. Фамилия у него чистая. И что, в конце концов, не фамилия красит человека, а человек фамилию. Красит и чернит тоже. Мало ли Иванов на свете! Жили были два Ивана, два брата. Один по чести жил, чисто, другой по лжи, грязно. Ну и опозорил свое имя. А первый, как узнал о позоре, пришел к царю и новое имя просит. Взамен старого, которое брат опозорил. Задумался царь. Можно, конечно, дать. Но кто поручится, что потом когда-нибудь и на это имя позор не ляжет? Отказал, велев одному Ивану называться Чистым, а другому Грязным. Так что, если в уличном «Окне сатиры» и появится его, Василия Ивановича, фамилия, он не примет ее на свой счет. И никто из знающих Василия Ивановича не отнесет эту фамилию на его счет. А племянник, змей-искуситель, пусть покрасуется. Будет знать, как малолеток самогонкой искушать, если чего большего, чем «Окно», не заслужил…

На этом наш субботник кончился, все разошлись, и на площадке остались только мы с Валентиной Михайловной.

— Интересно, — начала она, — откуда у Хомутова самогон? На стороне разжился или сам сварил? Уравнение с двумя неизвестными. Одно неизвестное — «на стороне разжился» — я возьму на себя. Попробую узнать, где отоваривается старик Хомутов. Второе неизвестное — «сам сварил…» — Тут она выразительно посмотрела на меня.

Я спросил адрес.

— Чей? — удивилась Валентина Михайловна.

— Старика Хомутова, — сказал я.

— Не смеши, Братишка, — сказала Валентина Михайловна. — Старик Хомутов твой сосед. Или не знал?

— Так это его кирпичная стена?

— Так точно! — подтвердила Валентина Михайловна.

— Тихо, как в омуте, — сказал я.

— Вот и поищи чертей, — сказала Валентина Михайловна. — В хмельном омуте…

— В тихом, — поправил я.

— В тихом омуте трезвые черти водятся, — сказала Валентина Михайловна, — а в хмельном — хмельные. Вот и поищи хмельных. — И лицо у нее, как чистое озеро, пошло рябью грустных морщинок.

— Не огорчайтесь, Валентина Михайловна, — сказал я. — Мы его все равно поймаем!..

Но Валентина Михайловна даже не улыбнулась.

— Я не тому огорчаюсь, что мы его не поймаем, — сказала она. — А, наоборот, тому, что поймаем и накажем. Охотник сразит дичь и радуется. Да и то не всякий. Мы тоже вроде охотников. Ловим тех, кто сам по-человечески не живет и другим жить мешает: ворует, насилует, убивает… Но когда ловим, не радуемся. Скорее, огорчаемся за тех, кто когда-то нашим был, а потом против нас пошел, против нашей жизни, нашего порядка, покоя, труда, счастья. Без наказания, конечно, нельзя. Но наказание для нас не самоцель, а средство для исправления. Последнее средство, Братишка. Когда все другие, увы, исчерпаны. Я вот о Канурове, как ему помочь, а?

Увы, я тогда оставил ее вопрос без ответа.

СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

На первом же комсомольском собрании меня выбрали секретарем, и я теперь на заводе начальство. Комсомольское. Парторг главбух Анна Ефремовна на седьмом небе, чуть что — ко мне: то сделай, другое не забудь, третье не упусти из виду… Я ее понимаю: ведь в комсомоле весь молодой рабочий класс, вся заводская юность.

У одного писателя был зарок: «Ни дня без строчки». Я где-то вычитал и взял на вооружение: ни дня без комсомольского дела, пусть даже самого маленького.