Лёшка

И вот наш класс уже не класс, а группа, мы не ученики, а учащиеся, и наша Галина Андреевна не классный руководитель, а воспитатель группы. По-школьному мы — десятиклассники, по-училищному — второкурсники. И отличаемся от школьников не только по форме — у них ученическая, у нас училищная, — но и по содержанию, потому что в отличие от сверстников-десятиклассников изучаем не только такие же предметы, какие изучают они, а еще и свою будущую работу — пекарное дело. Поэтому в наших портфелях вместе с учебниками по литературе, английскому, алгебре, физике найдешь и другие: «Современное хлебопекарное производство», «Биохимия хлебопечения», «Справочник механика хлебопекарного производства», «Беседы о питании», «Все о хлебе». Нет, нет, оговорился. Последнего учебника не найдешь нигде, кроме моего портфеля. Да и не учебник это, а обыкновенная, в клеенке, общая тетрадь, в которой я, как скряга, коплю все о хлебе. Тетрадь так и называется «Все о хлебе», сокращенно ВОХ. И чего в ней только нет! И сейчас, уже взрослый, люблю полистать училищное «сокровище хлебной мудрости».

Эдуардас Межелайтис. Буханка хлеба — это настоящий осколок солнца на моей земле, огонь обогревающий, горячий, извечно на обеденном столе…

Московский каравай. Для московского каравая в сутки надо полторы тысячи тонн муки, полторы тысячи пудов соли, восемьсот пудов дрожжей, пять с половиной тысяч пудов сахара и четыреста — патоки, полторы тысячи пудов маргарина, семьсот пудов сливочного масла, столько же яиц, яичного порошка и других яйцепродуктов, полторы тысячи пудов сыворотки и молока. (Для себя, пуд = 16 кг.)

Каравай СССР. Ежегодно в нашей стране на хлеб расходуется двадцать миллионов тонн муки.

Каждому на здоровье. У хлеба много сортов. Орловский. На его приготовление идет семьдесят процентов обдирной, ржаной, муки мелкого помола, тридцать процентов пшеничной муки второго сорта и патока. Подмосковный хлеб. В него вместо патоки добавляют сахар-сырец. Столовый хлеб. Он получается, когда тесто замешивают наполовину из обдирной и наполовину из пшеничной муки второго сорта и добавляют сахар. Некоторые сорта пшенично-ржаного хлеба изготовляются заварным способом. В тесто добавляют специальную заварку, для приготовления которой используют солод, красный или белый. Красный солод — это проросшие, высушенные и размолотые зерна ржи, белый — зерна ячменя. Солод придает хлебу сладковатый вкус. Хлеб «Здоровье» содержит грубодробленое зерно, богат витаминами, минеральными солями, клетчаткой. В «Барвихинский» добавляют яйцо, в «Докторский» — двадцать пять процентов пшеничных отрубей.

Если хлеб зачерствел. Для того чтобы хлеб дольше не черствел, лучше держать его в пакете из полиэтиленовой пленки или в специальной хлебнице. Зачерствевший хлеб можно освежить, сбрызнув водой и нагрев в духовке.

Человек и хлеб. Зерновые продукты дают человеку пятьдесят три процента всего потребляемого им белка, пятнадцать процентов жиров, семьдесят процентов углеводов.

Кладовая минералов. Рожь и пшеница — кладовая минералов.

Зерна этих культур содержат калий, фосфор, магний, кальций, натрий, серу, хлор, железо, цинк, медь, марганец, фтор, йод, кобальт, никель, алюминий…

Как скупец, собирал я все о хлебе в свою тетрадь, но в отличие от классического скупого охотно делился тем, что накопил, с другими, и всякий желающий, а таких у нас в группе немало, мог взять и прочитать мою тетрадь от корки до корки. За «спасибо»? Как бы не так! Даже не за «спасибо». Просто — без всякой благодарности — взял, прочитал, вернул… Я ведь комсорг группы, а раз комсорг, значит, у всех в каком-то необъяснимом долгу — в долгу за доверие, что ли? — и погашаю свой долг тем, что таскаю ребят в театры и кино, приглашаю писателей и поэтов, провожу собрания и диспуты, даю читать «Все о хлебе»… Впрочем, мой долг мне не в тягость. Для других, да и для меня самого в первую очередь, было бы странно, если бы я не тянул в школе — класс, в училище — группу и вдруг, как голый без одежды, оказался бы без общественного поручения! Честное слово, я никогда не лез в вожаки, но, если требовался вожак, всегда почему-то назначали или выбирали меня.

«Опять почему-то меня выбрали», — жаловался я в детстве деду, еще не научившись гордиться доверием других. «Почему же «почему-то»? — говорил дед. — Не «почему-то», а по карточке». «По какой карточке?» — спрашивал я. «По твоей, — отвечал дед. — Ты, когда на дерево лезешь, какое выбираешь? То, которое доверие внушает. Вот и другие выбирают тебя, потому что твоя карточка внушает им доверие». «Да какая карточка?» — удивлялся я. «Ах, карточка, — усмехался дед, — ну, попросту говоря, твоя физиономия». Но не все знал или не все сказал мне тогда мой бывалый дед. Я не раз потом убеждался, что физиономия не всегда бывает зеркалом души.