Лёшка

Поодаль от пролома навалом лежали доски. А возле, заглядывая через пролом на улицу, мельтешили, как лебеди, белые халаты. Под ноготочками тесто, на лице — пудрой — мучица. Сдобу, видно, работали. А сейчас прогуливаются почему? Я по привычке посмотрел под ноги и ахнул. У меня, рослого малого, совсем не было тени. Значит, полдень! Значит, вон почему прогуливаются: обеденный перерыв! И еще одно «значит» — значит, я уже больше двух часов без всякого дела болтаюсь по Ведовску! Стыд и позор рабочему классу!..

Я нарезал досок и стал зашивать пролом. Лебеди, порхавшие по двору, слетелись на стук и присоединились к тем, что толпились возле забора. И тотчас зажурчал насмешливый диалог:

— Ой, кто это?

— Плотник…

— А хорошенький!..

— Не наш же… На чужой каравай рот не разевай!

Хи-хи-хи… Ха-ха-ха… И вдруг:

— Ой, девочки, это же Лешка! — в голосе и удивление и смущение. — Рабочий класс!..

Бац! Надо же так промахнуться. Большой палец, которым я придерживал гвоздь, заалел ранкой, и по руке змейкой побежала кровь. Я сдержался, не вскрикнул. Но без крика не обошлось. Вместо меня, увидев кровь, хором взвизгнули девчата.

Я вынул платок, с сомнением посмотрел на него — грязный! — и, решившись, хотел было забинтовать палец. Но не тут-то было! Платок вдруг выпорхнул из моих рук, отлетел в сторону, а на мой раненый палец лег другой — нежный, батистовый, крошечный. Но его вполне хватило, чтобы спрятать ранку и перехватить кровоток.

Я поднял голову, хотя уже знал, кого увижу. Передо мной стояла Катя, королева красоты нашего училища.

Голос из хора завистливо спросил:

— Твой знакомый, да?

— Вместе учились, — пылая, как мак, ответила Катя, — в одном ПТУ.

— На плотника? — ахнул голос.

— Он не плотник, — возразила Катя. — Он пекарь. К нам, наверное, приехал. Работать!

Я стоял, потрясенный встречей. И сердце у меня било, как барабан, — ликующе и торжественно. Катя! Значит, она здесь! Дело в том, что распределялся я последним. Райком держал. Хотел вместо Зины комсомольским секретарем. А я отказался. И поехал в Ведовск. Туда, куда, оказывается, распределили королеву. И вот встреча. На беду или на радость?..

— Ой, девочки, Марь Ванна идет! — крикнул кто-то, и стая лебедей, вспорхнув, понеслась в цех. Тут же ударил колокол, возвещая об окончании обеденного перерыва. Но королева не упорхнула. Осталась со мной. Не могла же она, как я понимал ее, бросить раненого товарища.

Мария Ивановна шла не одна. Рядом с ней семенил маленький, усатенький и, пыхтя, тащил ящик с инструментами, в котором зубастой меч-рыбой поблескивала пила. «Плотник», — ахнул я и приготовился держать ответ.

— Молодой человек, — спросила, подойдя, Мария Ивановна, — кто вы такой?

— Он наш пекарь, — опередив меня, лучезарно улыбнулась Катя.

— Какой еще пекарь? — не столько с удивлением, сколько с возмущением (уж не розыгрыш ли?) спросила Мария Ивановна.

Я молча протянул ей диплом и направление… Но Мария Ивановна, взглянув на Катю, кажется, и без них поверила. В лице у королевы красоты не было и тени лукавства. Но забор… Забор не давал Марии Ивановне покоя, и она, покосившись на зашитый пролом, все же спросила:

— Ну, а это… дыра эта… зачем встрял?

Катя прыснула и, лукаво взглянув на меня, доверительно потянулась к Марии Ивановне.

— А у нас про него в училище знаете что на этот счет говорили? Наш пострел везде поспел! — сказала она и тут же, покраснев, испуганно посмотрела на меня: вдруг напрасно ляпнула… Я только улыбнулся на это, и моя улыбка вызвала ответную у Кати.

Кадровичка тоже улыбнулась и посмотрела на меня с благосклонностью.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Завод работал. Был он не велик, скорее мал в ряду братьев хлебных заводов Москвы и Подмосковья, но мал, да удал! Кормил ведовцев — городских и сельских — досыта и в свой час. Ведовцы завтракать, а он тут, как тут, с русской булочкой.

У ведовцев обед — он на стол каравай, ешь, рот не разевай. По вечерней поре у ведовцев ужин — он, к чаю, сдобу ведовскую фирменную. А сдоба, что за сдоба, само объеденье! Я взглянул только и то чуть пальчики не облизал. А попробовал — едва с рукой не проглотил…

Завод работал. А я, белый от муки, в белом халате, как муравей-альбинос, сновал по его этажам и смотрел, слушал, обонял, осязал, ощущал…

С балкончика, прилепившегося к башне-цирку, заводской двор как на ладони. К люку, берущему муку, большой жужжащей пчелой подполз муковоз. Люк выпустил жадное жало шланга, и шланг тут же присосался к брюшку пчелы-муковоза. А вот уже и отвалился, сытый, перегнав муку в железное брюхо завода. А их у завода не одно, целых три брюха-емкости. И каждая емкость — высоты невиданной, ширины необъятной!