Липяги. Из записок сельского учителя

— Плохой пастух, — сказала она, — плохое и стадо. Чеколдеев плох, но и производственное управление виновато. Районных небось затем и разогнали, чтобы руководство к народу приблизить. А управленцы, как и прежде, приедут, в кабинете у председателя посидят и обратно в город, а чтоб к народу, на ферму, заглянуть, времени у них не хватает.

— Правильно!

— A-а… О-о…

И опять шум. И опять музыка. Музыка эта не прекращалась ни на минуту, до самого конца собрания. Шум и выкрики доставляли немало беспокойства президиуму.

Только одному человеку, как я заметил, нравилась такая атмосфера в зале — Лузянину. Он сидел рядом с начальником производственного управления и все время с улыбкой поглядывал на собравшихся. То задумается, то заулыбается, и тогда широкий лоб его, изрезанный морщинами, разглаживался.

За весь вечер Лузянин не произнес ни одного слова, он сидел, слушал, улыбался. Устав, снимал очки, не спеша протирал их, опять надевал. Если кто-либо из выступавших говорил что-нибудь дельное, он поспешно открывал крохотную записную книжку и что-то записывал в нее.

Наконец порешили все дела. Утвердили отчет ревизионной комиссии, выдвинули и обсудили кандидатов в члены правления. И Чеколдеева для приличия выдвинули. А потом поднялся и начальник производственного управления и говорит:

— А теперь, товарищи, разрешите мне по поручению парткома производственного управления рекомендовать вам нового председателя. Мы рекомендуем вам избрать председателем артели Лузянина Николая Семеновича… Знаете такого?

— Зна-а-аем!

— Ну, вот и хорошо… Николай Семенович, прошу!

5

Лузянин поднялся из-за стола и — молодцеватый, подобранный— пошел к трибуне. Внешне он мало изменился с того дня, когда я увидел его впервые.

…Далекое-далекое поле. Где-то за Денежным, за Яс-новым, под самым Рыковым хутором.

Степь. Зной. Лето.

Я и мой друг, Костя Набоков, стоим посреди бескрайнего поля и плачем. Плачем от жары, от надоедливых мух, от своей беспомощности.

Мы уже второй месяц живем на Рыковом хуторе, в совхозе «Заполье». В районе засуха. В доме хоть шаром покати. Не то что хлеба, редьки завалящей не найдешь. А до нового урожая целое лето.

Директор совхоза «Заполье» — Лузянин. Он собрал к себе со всей округи ребят и устроил для них на Рыковом хуторе что-то наподобие пионерского лагеря. Оборудовал в бараках общежитие, раздобыл койки, простыни, одеяла. Но главное — организовал для ребят бесплатное питание. Судя по всему, и в совхозе с продуктами было туго. Случалось, что готовить совершенно нечего. Тогда директор разрешал подкашивать еще не затвердевшую пшеницу, и нам варили из нее сладкую кашу.

После завтрака старшие выстраивали нас, малышей, и распределяли на работу. Однажды послали нас с Костей в степь сгребать вику конными граблями. До этого вику сгребали ребята постарше, но их перевели на скирдование.

Взяли мы с Костей лошадь на конюшне — сесть на нее не решаемся: кобыла высокая, здоровенная. Поплелись не спеша в поле. Вот и грабли стоят. И сбруя тут вся, как положено.

Надо было надеть хомут. Кое-как мы подняли его, накинули на голову кобыле. Ей, видно, не очень-то хотелось работать в жару, а может, и овод ее донимал — только кобылка трях головой — и хомут грохнулся на землю.

Мы снова подняли его, с трудом надели на шею лошади. Но пока возились с супонью, хомут опять очутился на земле.

Мы и так, и этак — все напрасно.

А уж полдень скоро, знойко стало. Совсем выбились из сил. Встали возле лошади и ревем.

Вдруг видим — по полю таратайка пылит.

Подъехала, остановилась. С повозки чуть ли не на ходу соскочил директор.

— Ну что, герои?

— Она вон какая высокая… — сквозь слезы проговорил Костя, указывая на лошадь. — А хомут тяжелый. Тряхнет — и…

— Так. Ну, это мы мигом, елки-палки! — Он подхватил нас, сначала одного, потом другого, усадил на кобылку и добавил: — Отведите лошадь на конюшню и скажите вашему старшему, чтобы он малышей не посылал на тяжелую работу.

И когда мы уже поехали, крикнул вдогонку.

— Передайте, что так сказал Лузянин!

6

Лузянин вышел на трибуну.

Говорил он спокойно, не торопясь. Он напомнил, что одно время был директором в «Заполье», что помогал хворостянским мужикам создавать колхоз. Потом заговорил о хозяйстве: что, мол, хозяйство большое, но очень все запущено. Об Уставе артели напомнил, что Устав хороший, однако многие положения его почему-то не выполняются. Не выполняется, к примеру, положение о пенсиях престарелым. Это неправильно, сказал он, старость честных тружеников должна быть обеспечена.

Мужики слушали его, не перебивая.

А я, разволновавшись, никак не мог успокоиться. Мне вспомнилась еще одна встреча с Лузяниным.

…Вытянувшись по стойке «смирно», я стою перед командиром полка.

— По вашему приказанию прибыл, товарищ полковник!

— Хорошо, лейтенант, — говорит полковник мягко. — Давайте сюда, поближе к столу. Так. Ну-с, лейтенант, устроим мы сегодня рождественский концерт немчуре!

«У командира полка отличное настроение, — подумал я. — С чего бы это?»