Липяги. Из записок сельского учителя

— Да что ты меня, Николай Семенович, пытаешь: почему да почему? Ведь оно как устроено: рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Невыгодно стало — вот и ушли!

Лепич помолчал. Но когда разговор зашел о другом, о том, с чего надо начинать, чтобы поднять хозяйство, не утерпел — высказал заветное:

— До войны потому жили не тужили, что маленький колхоз был. Бывало, на лошадках вспашем, своими лобогрейками уберем. А теперь колхоз большой. Оно больше и беспорядков.

— Неправ ты, Филипп Акимович, — возразил Лузянин. — Не в этом дело. Теперь у колхоза трактора свои. Большому хозяйству сподручнее использовать технику.

— Посмотрим, что у вас получится, — отвечал Ребров. — Многие ведь и до вас пробовали.

8

На другой день часу во втором бегу я из школы, вижу: у крыльца нашего учительского дома стоит тарантасик, запряженный Ландышем. На этом жеребчике Евгений Иванович, зоотехник, ездил.

После смерти агронома Евгений Иванович заглядывал ко мне редко: собутыльник я плохой, а к шахматам зоотехник не склонен.

Захожу в дом — ватник новый на вешалке висит. «Наконец-то, — думаю, — разбогател Евгений Иванович!» Слышу: на кухне мать с кем-то разговаривает. Прислушался— нет, не его, не зооте/ника, голос. Потихоньку сняв пальто, я прошел по коридорчику и заглянул на кухню.

За столом, чаевничая, сидели мать и Лузянин. Они, видно, так были увлечены беседой, что не слышали даже, как я вошел.

— Ить как она, жизнь-то, поворачивается! — говорила мать. — Думала, умру, не послухав снова песен. А вчерася вышла ночью на улицу. Андрей уж очень долго с собранья не приходил… Слышу: громыхают по селу телеги— бабы с собранья едут. И поют, и поют, и так хорошо, так складно. Как в старину все равно. Послухала — будто Тани Вилялы голос. Раз Татьяна запела, думаю, то, знать, и вправду иная жизнь для наших начинается.

— Ничего, поправится дело, — соглашался Лузянин. — В «Заполье», помните, какие хлеба у нас были!

И тут он увидел меня.

Лузянин отставил чашку, встал. Мы поздоровались. Наливая чай в мою разлатую узбекскую пиалу, мать говорила:

— На Рыковом хуторе и теперь хозяйство в порядке. Там такие хфермы!

— Фермы и у нас неплохие. Запущено все. Вот в чем беда.

— Ить разуверились люди! — сокрушалась мать. — Задарма-то небось никому холку гнуть не хочется. Хорошо ли ты работаешь, плохо ли — всем бригадир записывает поровну.

— В том-то и вся беда! — поддержал ее Лузянин. — И доход будто есть в хозяйстве, а получать хорошему труженику нечего. Уравниловка все съедала. Мы так дальше поступать не будем. Кто хорошо будет работать, тому и хорошо будем платить…

Закончив чаепитие, Лузянин попросил, чтобы я показал ему Липяги.

Мы оделись и вышли. На улице было свежо, но солнечно.

Лузянин отвязал от забора Ландыша, мы сели в таратайку и поехали. Признаюсь, мне не терпелось расспросить Лузянина про то, о чем не переставали судачить на селе: сам ли он к нам напросился или и вправду проштрафился на большой работе? Всего лишь час назад, сидя в учительской, я перелистывал свежую областную газету и неожиданно увидел такую заметку:

«На днях состоялась сессия облисполкома. Сессия рассмотрела организационный вопрос. В связи с переходом на другую работу тов. Лузянин Н. С. освобожден…»

Мне очень хотелось спросить, но я не решился. Не зная, с чего начать, я спросил Лузянина о том, почему он запряг Ландыша, а не поехал на машине.

— Да так, знаете… — Лузянин пошевелил вожжами, чтобы Ландыш шагал быстрее. — На машине оно как-то слишком скоро. А я не люблю скорой езды. Проскочишь и ничего толком не увидишь. На лошадке сподручней: где надо, остановишься, поглядишь. На машине пусть специалисты катаются. Им она нужней. А я что ж… Мне спешить некуда. Простите, может, вам сидеть неудобно?

— Нет! Наоборот. Я давно не ездил по селу с таким удобством.

— Тем лучше. Тогда я слушаю вас.

— Я не знаю, право, что рассказывать?

— А рассказывайте что хотите. О людях, о домах, о колодцах — обо всем рассказывайте. Мне все интересно…

9

Мы ехали по главной площади Липягов. Большую часть ее занимал неуклюжий продолговатый дом. Нижний этаж его был из красного кирпича, верх деревянный, обшитый почерневшим от времени тесом.

— Вот наша школа, — начал я свой рассказ, указывая на неуклюжий двухэтажный дом. — Построена в 1908 году липяговским попом отцом Александром. По преданию, — продолжал я, как заправский гид, — тут когда-то стояла древняя липяговская церковь. Церковь была деревянная, обветшалая. Однажды во время сильной грозы молния ударила в крест, и церковь сгорела. Долгое время тут был пустырь, где каждую весну копались богомолки, отыскивая кусочки серебра от расплавившихся в огне колоколов. Теперь центр просвещения. Школа хорошая, но запущенная. Нет средств на ремонт…

— О школе мы потолкуем особо, — задумчиво отозвался Лузянин. — Я ведь, прежде чем стать директором в «Заполье», учительствовал на Рыковом хуторе.