Липяги. Из записок сельского учителя

Сказав это, пожилой солдат пошел за угол. Молоденький тоже будто успокоился, перестал колотить по воротам и, вскинув автомат за спину, пошел вдоль стены. Он отошел в сторонку, встал под пеленой и засунул руку в карман куртки.

Немец вынул из кармана три-четыре зажигалки; выбрал самую большую — с изображением голой женщины. Он покрутил женщине голову, она вывернулась, и оттуда, изнутри, пахнуло острым запахом бензина. Солдат выплеснул бензин на соломенную пелену. Не спеша собрал зажигалку и — чирк!..

Над зажигалкой вспыхнуло беловатое пламя.

Солдат поднес огонь к тому месту, куда он только что вылил бензин, и пламя, лизнув солому, побежало вдоль по пелене. Немцу показалось, что пламя разгоралось слишком медленно, и он выплеснул бензин из остальных зажигалок. За какую-нибудь минуту огонь охватил весь угол риги.

В это время, справив свою нужду, появился старый солдат. Увидев пламя, он сразу понял, что случилось.

— Ганс, что ты сделал?

— Пошутил… — сказал тот.

Старый солдат снял с себя куртку и стал бить ею по кровле, стараясь загасить пламя. Но огонь охватил уже большую часть крыши, к тому же слишком высоко, и он до него не доставал. Видя, что ему не справиться с огнем, солдат в очках подбежал к воротам и, налегая на них, стал колотить по тесу кулаками.

— Выходь! Сгоришь! — кричал он.

Ответом ему была тишина. И в этой тишине зловеще разносилось шипение и потрескивание горящей соломы.

Солдат схватил в руки автомат и что было силы стал колотить прикладом по воротам.

А тот, молоденький, в пилотке, стоял и смеялся.

Так продолжалось с четверть часа.

Но вот ворота скрипнули, и из дыма показался юродивый. Он весь дрожал мелкой дрожью и скулил, как скулит холодной осенью щенок, оставленный на ночь на стуже.

Солдат, стучавший автоматом, отпрянул в сторону: юродивый нес в охапке коробки. Коробки падали из его рук, и, когда он достиг безопасного места, их оставалось не больше десятка.

Пожилой солдат не успел подбежать к юродивому, чтобы удержать его. Бросив коробки на луговину, Сережа, снова юркнул в охваченную огнем ригу. В этот миг бушующая шапка огня сорвалась с крыши и, пылая, поплыла над селом.

Что-то треснуло в вышине…

Огненно-багровая солома, все еще сохранявшая форму крыши, вдруг осела; в поднебесье взметнулся столб искр — и на месте риги образовалось огромное море ликующего огня.

— Колоссаль! Колоссаль! — повторял молоденький.

Где-то в переулке раздался нечеловеческий крик… Немцы оглянулись. От избы, исступленно крича, бежала старуха.

Увидев ее, солдаты отвернулись от огня и не спеша пошли картофельным полем, к площади.

За спиной у немцев болтались автоматы.

С тех пор уж никогда не ходил по Липягам рослый, голубоглазый, похожий на Христа юродивый, и бабы не берегли уже коробков, и не собирались малыши гурьбой, и никогда уже больше не слышалось в избах наших молитвенно-спокойного, просящего голоса:

— Подайте Сереже коробоце-е-ек!..

Сережа-коробочник

ЧЕБУХАЙКИН МЕД

1

Я вошел в класс и первым делом взглянул на стол.

Так и знал! Конечно, на переменке ребята крутили машину! Они хотели повторить опыт с получением электричества, но неудачно. Видимо, их ударило током, и они испугались и впопыхах разбросали все по столу. Шары машины отогнуты, амперметр отключен. Я чертыхнулся в душе, хотя это был в первую очередь мой просчет. Надо было построже предупредить дежурного, чтобы он никого не подпускал к приборам. Теперь пенять не на кого.

— Та-ак… — Подойдя к столу, я внимательно оглядел машину. О продолжении опыта не могло быть и речи: снова надо возиться целый час, пока все наладишь. — Так: Кто это сделал?

Класс затих.

— Кто сломал прибор? — повторил я строго. — Прошу выйти к доске!

Молчание. Никто даже носом не шмыгнул. Я понял, что поступил, говоря словами директора, антипедагогически: не надо добиваться выдачи виновников — школа не должна воспитывать доносчиков.

— Ну что ж… — продолжал я примирительно. — Раз изломали прибор, то его надо починить. Иди, Володя, помоги мне.

Володя Коноплин нехотя поднялся из-за парты, вздохнул, одернул куртку и стал пробираться к доске. Напряжение ослабло. Ребята зашушукались.

Не успел еще Володя подойти к столу, вижу, в крайнем ряду от двери встала из-за парты Маша Гринько — круглолицая, с крохотными хитроватыми глазками девочка — и, протянув руку вперед, сказала:

— Андрей Васильич, прибор сломали знаете кто? Сломали Владик Сучков и Миша Колеснев. Владик командовал, а Миша крутил.

— Врет она! Мы все крутили! — крикнула с места ее соседка Люба Веретенникова.

— Все после. А сначала они: Владик и Мишка!

Маша продолжала стоять. Глазки ее испуганно остановились, руки теребили концы платка, лежащего на плечах. Она ждала, чтобы я ее поблагодарил. Но мне почему-то не хотелось ее благодарить. В тишине кто-то с задней парты зло прошептал:

— У-у-у, Чебухайка!

Маша обернулась на злобный шепот и снова уставилась на меня. Белесые ресницы — морг-морг. Мне стало жаль девочку. Я не успел прикрикнуть на обидчика, как Маша зашмыгала носом, по лицу ее потекли слезы.