Лира и Кошмар

– Любви. Внимания. Интереса к своей персоне, – меланхолично закончил ночной эльф. – За восемнадцать лет своей жизни у Вас не было ни семьи, ни друзей. Допустим, это что-то вроде моей мести за убитую семью и народ, канувший в небытие. Так Вы позволите мне умереть, сердобольная ученица?

Элеонора поджала губы. Посмотрела на учителя. И спокойно вышла из комнаты, тихо прикрыв дверь.

«Я бы оставила все как есть, – подумала она, – если бы не знала, какой Вы на самом деле трус».

Ни о каком самоубийстве и речи идти не могло: Адриан пытался решиться на это многие годы. Нет-нет, он должен быть умереть от чужой руки, вот только от чьей? Девушка поняла, что не лишит себя возможности воспрепятствовать таинственному ассасину, а значит, самой судьбе. Она не слишком любила Триединую, ее «промысел истинности» и «любовь», которая на деле оборачивалась лишь бесконечными мирскими страданиями.

Собираясь проникнуть в спальню своего учителя среди ночи, девушка не молилась. Она только сжала кулаки, прикусила нижнюю губу и сказала себе, что избранные судьбой никогда не отступают – даже если им очень хочется спрятаться где-нибудь в уголке и подтянуть коленки к подбородку. В конце концов, именно они являются теми героями, которых ожидают невинные, и теми лучами света, что делают судьбу капельку милосерднее к тем, кто и вовсе не имеет над нею никакой власти.

Он посмотрел на себя в зеркало. Длинные белые волосы, бесцветные глаза, черные губы – две узкие ниточки. Кожа бледная, о скулы можно порезаться, как о лезвие клинка.

«Жаль, он не увидит моего лица, прежде чем сдохнет в муках».

– Господин, Вам помочь? – спросила Гроза, молча наблюдая за процессом неуместного самолюбования. – Завязать ленточки на затылке? А может, еще и ботиночки завязать?

– Перестань издеваться, – вздохнул юноша. – Это мое первое задание. Я нервничаю.

Одноглазая женщина с мускулистыми руками, покрытыми многочисленными шрамами, закатила свое единственное око и щелкнула языком. Ее волосы, также белые, были коротко стрижены, потому что не имели возможности выводить прану наружу.

– И помните: меня там не будет, – сказала она в тысячный раз. – Телохранительница Вам больше не нужна, так что это мой последний день в этой идиотской роли для взрослого мальчика.

– Может, сразу перейдем на «ты»?

– Да хоть на «мы», мне до сопляков вроде тебя дела нет.

– Даже до избранных сопляков? – заигрывающе спросил Кошмар.

Женщина сплюнула прямо на пол.

– Фу, мерзость какая! Одевайся давай, герой-любовник, твой первый раз уж точно будет не со мной.

– Многое теряешь.

– А ты многое приобретаешь. Все мои любовники говорили, что даже кусок полена в постели талантливее меня.

– Кто-нибудь из них еще жив?

– Не уверена.

Парень ухмыльнулся и взял наконец белоснежную маску со стола. Узкие прорези смеющихся глаз, широкая улыбка, закрашенная черным. Странное чувство причастности к чему-то большому и великому захватило сердце, заставив его биться быстрее. Дрожащими руками он поднес маску к лицу и завязал ленточки на затылке; пальцы его почти не слушались, однако жаловаться Грозе было бы огромной ошибкой. Уж кто-кто, а она никогда не забывала о чужих промахах и потом обидно шутила.

– Ну-ка, давай еще раз.

– Что «еще раз»?

– Что есть твое главное оружие?

Юноша устало застонал. Ему не терпелось покинуть эту сумрачную комнату, где в воздухе витала многодневная пыль, и оказаться на таинственном задании, способном развеять его тяжкие сомнения. Маска на лице придавала юноше уверенность в своих силах, чувство радости захлестывало с головою, притупляя слепой ужас перед возможным провалом. Впрочем, мог ли он провалиться? Кошмар был избранным – единственным и великим Кинжалом Света, рождение которого было предсказано еще в древних манускриптах.

– Мои волосы. Ими я убиваю.

– Как именно?

– Взмахиваю ими, начинаю стрелять глазками, и все женщины мои.

– Верно. Давай, вали, и без хороших новостей не возвращайся.

Юноша принялся шнуровать высокие ботинки на невысоких каблуках. Они выглядели не слишком удобными, однако шнурки и кожа, пропитанные праной убитых врагов, сильно повышали смертоносность – и внешнюю привлекательность, если уж на то пошло. Где-то в глубине души Кошмар считал идиотизмом желание Масок выгядеть красиво и страшно, как с нуарной открытки, однако таковы были их традиции: если хочешь убить, убей так, чтобы это выглядело как произведение искусства. И сам будь произведением искусства. Ну, насколько можешь, конечно.

– Дружок, ты возишься, как пятилетний мальчик.

– А ты стоишь над душой, как сорокалетняя мамаша.

– Я мамаша, и мне сорок. Проблемы?

Кошмар глухо рассмеялся, поднимаясь на ноги и принимаясь сплетать портал из собственных мыслеобразов да специально накопленной праны: белые нити выходили из маски и кончиков пальцев, объединяясь в гармоничное целое, похожее на крутящуюся воронку из обесцвеченных волокон или припорошенный снегом венок из тонких веток засушенного деревца; кольцо искажалось и росло с каждой секундой, пока не превратилось в некое подобие овальной арки – или зеркала с закрашенным стеклом.