Лирика

Поэт созидает, творит художественный мир, художественное бытие, которое, если угодно, гораздо шире и глубже какой — либо «мысли». Напомню точные слова Толстого: «В умной критике искусства все правда, но не вся правда, а искусство потому только искусство, что оно всё». Подлинная поэзия — это не выражение каких — либо (пусть даже самых изумительных) мыслей, но воссоздание духовного и душевного бытия в его цельном существе.

" " "

За короткую пору своей истинной жизни в поэзии Алексей Прасолов явил такую творческую силу, которая позволяет судить о его стихах по самому высокому, можно сказать, классическому счету. Исходя именно из этих высших соображений, я хочу сказать о том, что меня далеко не все удовлетворяет в конкретных стихотворениях Алексея Прасолова.

Поэт не всегда обретал то «равновесие» земного и духовного, о котором он сам не раз говорил и к которому так упорно, так беззаветно стремился.

Даже в таких замечательных в целом стихотворениях, как «Черней и ниже пояс ночи…», «Я не слыхал высокой скорби труб…», «И что — то задумали почки…», «Вчерашний день прикинулся больным…», это «равновесие» подчас утрачивается и подлинно поэтическая стихия подменяется либо прозаичностью, либо «велеречивостью».

С другой стороны, глубокая значительность поэтической мысли Прасолова, которая является одним из ценнейших качеств его лирики, в ряде стихотворений оборачивается тем, что называют «многозначительностью» (в крайних случаях этому слову, как известно, предпосылаются эпитеты «мнимая» и «ложная»). Ее признаки есть, скажем, в стихах «Все, что было со мной — на земле…», «Небеса опускались мрачней…», «Отдамся я моей беде…», «Зачем так долго ты во мне…», «И луна влепилась в лоб кабины…», «Не бросал свое сердце, как жребий…» и т. п.

Наконец, мысль поэта иногда чрезмерно обнажена. Он в отдельных случаях слишком увлекался той «цепной реакцией» (мысль сама «приводит другую»), о которой говорит в одном из своих писем. Это характерно для стихотворений «На берегу черно и пусто…», «Уже огромный подан самолет…», «Когда несказанное дышит…», «Я тебя молю не о покое…», «В рабочем гвалте, за столом…» и т. п.

Эти несовершенства и недостатки стихотворений Алексея Прасолова, конечно, могут смущать истинных ценителей поэзии. Но нельзя не видеть, что поэт ставил перед собой предельно трудные творческие цели. Он явно был более склонен потерпеть поражение, осуществляя труднейший, быть может, даже неисполнимый замысел, нежели одержать заранее рассчитанную победу…

И те стихи, в которых он победил, безусловно, будут жить долго. Назову хотя бы такие стихотворения, как «Я услышал: корявое дерево пело…», «Вознесенье железного духа…», «Еше метет во мне метель…», «Нет, лучше ни теперь, ни впредь…», «Мать наклонилась, но век не коснулась…», «Осень лето смятое хоронит…»

«Первородная связь с миром» и размах творческих целей определили покоряющую внутреннюю силу, энергию, мощь поэтического слова Алексея Прасолова. Пусть он и не во всем достигал своих целей — в стихах воплощено, осуществлено героическое устремление к победе.

И последнее, о чем нельзя здесь не сказать. У Алексея Прасолова есть довольно много стихов, в которых ясно проступает прямая и тесная связь с предшественниками — прежде всего с Николаем Заболоцким. В некоторых стихотворениях он прямо — таки воссоздает образный строй, интонацию, даже словарь зрелой поэзии Заболоцкого. Среди этих стихотворений есть, несомненно, очень значительные и сильные — «Мирозданье сжато берегами…», «Я хочу, чтобы ты увидала…», «Одним окном светился мир ночной…», «В эту ночь с холмов, с булыжных улиц…» и др., но все же они неизбежно воспринимаются в той или иной мере как некое повторение, как «подражание», несмотря на то, что внимательный анализ мог бы обнаружить в этих стихах и собственно прасоловское начало. Прасолов как бы выступает здесь в поэтической роли Заболоцкого, не теряя своей собственной человеческой сути. Но, конечно, многие вполне основательно скажут, что так писать стихи не следует.

Как ответить на это? Я хочу не «оправдывать» Алексея Прасолова, но попытаться объяснить, в чем дело. Он всерьез входил в поэзию в те годы, когда классическая традиция в иных литературных кругах считалась чем — то безнадежно устаревшим и ненужным.

Между тем Алексей Прасолов (это явствует из многих его писем) уже в 1962–1963 годах увидел свое призвание как раз в продолжении великой традиции русской «философской лирики» — прежде всего лирики Боратынского и Тютчева, а также «философской» линии в творчестве Лермонтова и Блока.