Читаем Лирика полностью

Не слушали боги меня, на уста налагали печать...


И помню: был вечер; вне жизни и смерти летели мгновенья,

Сполохи метались по небу, и молния тучи рвала.

Хоралом звучала гроза и вихрились ветра, завывая;

Взбешенное море ревело, на берег валы посылая;

Ложилась на землю ночИ бесноватая мгла.


И помню: восстала из пены морской Афродита нагая.

Вдруг замерло все. И прекрасная дева взошла на песок.

И с неба посыпались звезды, на сердце моем догорая,

И, женщине первой несмелые гимны впервые слагая,

Я пал на колени, губами касаясь божественных ног...


Я помню: сверкали сполохи, за краем земли угасая;

Я в синие очи смотрел, назнакомым волненьем дыша.

Так тихо плескалась на небе заря, жарко кровью алея,

Так тихо качались цветы, ароматами новыми тлея;

И нежною болью в груди у меня нарождалась душа.


Сегодня утром я проснулся, а тебя - нет


Сегодня утром я проснулся, а тебя -

нет.

Ты просто взяла и ушла,

оставив мне только

вмятину в обивке софы,

запах духов

и кастрюлю котлет.


Осень ходит по дому,

скрипя половицами,

и заглядывает в шкафы,

и садится в кресло-качалку,

в которое садилась ты,

прося почитать стихи...


Софа скоро сбросит с себя твой силуэт.

Ветер выгонит из дому запах духов.

Котлеты я съем.

Мне на память останется только память -

одинокая тусклая память -

и мой зарифмованный бред...


Сегодня утром я проснулся, а тебя -

нет.


Спи, ангел мой


Спи, ангел мой, почи в лазури сновидений.

Забудь свои года и не считай мгновений,

Что падают во тьму слезами палача.

Как поминальная горит в углу свеча...

Спи... Нет ни дней, ни лет, ни правды, ни сомнений.


Остались лишь: любовь - царица преступлений;

Мечта, подаренная с царского плеча;

Надежда - глупая ужимка циркача;

И память как оскал нелепых наваждений.


Горит в огне душа, безумно хохоча;

И падает звезда в колючий шорох терний...

Угаснет жизнь в глазах несозданных творений,

И мраморная пыль, как нежная парча,

Покроет лики их... Навеки... Спи, мой гений,

Спи, ангел мой, почи в лазури сновидений.

Сплин на двоих


Накуралесила, ети,

Навздыбила шальная вьюга...

И мы опять зовем друг друга,

Друг друга растеряв в пути.


Не разорвать порочность круга,

Не выйти за предел мечты.

Я к северу иду, а ты -

А ты опять в плену у юга.


Дойдя до края, до черты,

Мы, в узел связанные туго, -

Над пропастью. Как два недуга.

Как две усталых маеты.


Мы убегали от испуга

Пред ясной сутью простоты,

И в шуме вечной суеты

Сыграв, затихла наша фуга.


И что теперь?.. Из немоты,

Звучащей колко и упруго,

Задумчивая безнадюга

Нам строит стены пустоты...


Из заколдованного круга

Не выбраться, как ни крути...

Накуролесила, ети,

Навздыбила шальная вьюга.


Твоя душа


Твоя душа - как старый чемодан с металлическими уголками,

в котором хранятся все ненужные вещи, которые жалко выбросить.

В нем валяются старые письма от какого-то из твоих бой-френдов,

сломанные часы, подаренные на совершеннолетие отцом,

твой школьный дневник, сохраненный на память матерью,

сборник стихов Хайяма, пустая пачка от редких сигарет,

учебник латыни, гусиное перо, чехлы для коньков

и прочий ненужный хлам, наваленный туда вперемешку

и мешающий дышать мне -

мне, лежащему на самом дне.


Черт меня дернул


Черт меня дернул быть с тобой нежным, сыпать искрами и не гасить.

Сам не знаю, как подфартило - нарушить ТБ и не сгореть.

Кажется, ты дошла до кондиции и скоро не сможешь без меня жить.

Кажется, ты вот-вот взмахнешь крыльями, сядешь на шкаф и начнешь петь.

Как хорошо, что у меня есть сердце способное вечно тебя любить!

И как все же здорово, что у меня есть нервы, достаточно крепкие, чтобы тебя терпеть!


Я был раздавлен на стенке


Я был раздавлен на стенке в спальне хрущевки

девушкой Катей во время генеральной уборки.

Мальчик Игнат зеленкой пририсовал мне крылья,

пока отбывал наказание в углу за испорченную кофемолку.

Папа Игната - художник - увидел во мне картину

с претензией на гениальность и постмодернизм.


Тогда я был вырезан ножницами вместе с куском обоев

(бежевых, с флером, немецкой компании "Rasch")

и куплен с аукциона за баснословную сумму

в четырнадцать тысяч американских рублей

каким-то чудаковатым японцем, обожающим хокку и танка

и созерцательно пьющим на ужин разбавленную теплую водку под названием сакэ.


Японцы, они вообще очень странные люди -

часами могут сидеть и смотреть на свой пуп,

представляя, что проникают в просторы вселенной,

особенно после разбавленной теплой водки,

которую, кстати, они тоже сперва созерцают,

как-будто от созерцания водка способна стать крепче.


И этот забавный японец по имени Сёдзу

вставил меня в деревянную желтую рамку,

повесил на стену и, приняв сначала на грудь, а потом - позу Будды,

долго и нудно меня созерцал затуманенным взглядом,

чмокал губами, сопел и что-то шептал по-нерусски,

напрочь забыв про каллиграфию, бусидо, и рэндзю...


Так и живу я с тех пор посреди оригами,

хокку, бонсаи, кимоно, икебана, татами,

гейш, камикадзе, хентай, годзилл и просто японцев

- самый обычный российский (когда-то — советский)

раздавленный девушкой Катей во время уборки

и мужем ее превращенный в шедевр постмодернизма

клоп.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Сияние снегов
Сияние снегов

Борис Чичибабин – поэт сложной и богатой стиховой культуры, вобравшей лучшие традиции русской поэзии, в произведениях органично переплелись философская, гражданская, любовная и пейзажная лирика. Его творчество, отразившее трагический путь общества, несет отпечаток внутренней свободы и нравственного поиска. Современники называли его «поэтом оголенного нравственного чувства, неистового стихийного напора, бунтарем и печальником, правдоискателем и потрясателем основ» (М. Богославский), поэтом «оркестрового звучания» (М. Копелиович), «неистовым праведником-воином» (Евг. Евтушенко). В сборник «Сияние снегов» вошла книга «Колокол», за которую Б. Чичибабин был удостоен Государственной премии СССР (1990). Также представлены подборки стихотворений разных лет из других изданий, составленные вдовой поэта Л. С. Карась-Чичибабиной.

Борис Алексеевич Чичибабин

Поэзия