Лирика

Печален, тягуч и глух,

И я уже в первом звуке

Повтор узнаю на слух.

Всплывая, как сон, над полем,

Где снова мой путь пролег,

Твой близкий, твой встречный голос

В душе моей так далек.

И с каждым твоим ударом,

Дошедшим издалека,

Все дальше мое былое,

Все ближе моя тоска.

КОСОЙ ДОЖДЬ

I

Вплывает в окрестность мираж небывалого порта,

И в купах соцветий сквозит белизна парусов,

За которыми стелются тенью

Вековые деревья пронизанной солнцем округи...

Та гавань, которая снится мне, вечно в тумане,

Как вечно на солнце окрестные рощи.

Но где-то во мне это солнце становится портом,

Прощально туманя залитые солнцем деревья...

И, дважды свободный, я трогаюсь в путь.

Портовая пристань - обочина тихой дороги

Встает, как стена,

И в отвесную горизонтальность

Уходят суда сквозь деревья,

С каждой ветки роняя швартовы...

Кто я сам в этом сне, я не знаю...

Внезапно на рейде становится море прозрачным,

И в нем, как огромный эстамп,

Видна вся округа, деревья, дорога на солнце,

И старинное судно - древнее, чем весь этот порт,

Затеняет окрестную явь,

Подплывает ко мне и мгновенье спустя,

Всколыхнув мою душу, плывет на другой ее берег...

II

В дожде загораются свечи,

И что ни свеча, то новые всплески в окне...

Сегодняшний дождь - это светом залитая церковь,

Где отсветы окон становятся отзвуком ливня...

Алтарь ее - горы, которые еле видны

Сквозь дождь, золотое шитье на алтарном покрове...

Идет литургия, и в окна латынью и ветром,

Стекло сотрясая, вторгается пасмурный хор...

Секвенция - шум лимузина, который рассек

Ряды прихожан, в день печали склонивших колени...

Вдруг ветер сотряс литургию

На высшей из нот - и все потонуло в дожде,

Лишь пасторский голос воды отозвался вдали

Гудению автомобиля...

И церковь задула огни

На исходе дождя...

III

В бумажном листе спит великий египетский Сфинкс...

Я пишу - и его очертанья сквозят под рукой,

А поодаль растут пирамиды.

Я пишу - и, нечаянно глянув на кончик пера,

Вижу профиль Хеопса...

Роняю перо.

Все темнеет. Я падаю в бездну веков...

В глубине пирамиды я горблюсь под этой же лампой,

И вся косность Египта хоронит меня и стихи...

Слышу в скрипе пера

Смех Великого Сфинкса,

И огромная, необозримая лапа

Сметает с бумаги слова

И в бумажной пустынности труп фараона

Не спускает с меня неподвижно расширенных глаз.

Наши взгляды встречаются,

И в глубине перспективы

На пути от меня к моим мыслям

Плещет Нил и на солнце играют

Весла, золото и вымпела.

Это древнее золото - я, саркофаг фараона...

IV

Тихий угол мой оглох от бубнов!

Это андалузский перекресток.

Жар весны и чувственного танца.

Все на свете разом замирает,

Цепенеет, ширится, пустеет...

Белая рука приоткрывает

В гуще строк заветное окошко,

Падает фиалковый букетик

И весенней ночью предстает

Моему невидящему взгляду.

V

Где-то солнечный вихрь карусельных лошадок.

Пляшут камни, деревья, холмы, замирая во мне...

Ночь в потешных огнях, полдень в лунных тенях.

И на свет балаганов ворчат хуторские ограды...

Стайка девушек, радуясь солнцу

И придерживая кувшины,

Встречается с буйной ватагой идущих на праздник.

С мельтешеньем людей, балаганных огней и потемок.

И обе процессии, та и другая,

Став одной, остаются двумя...

А праздник, и отсветы праздника,

и на праздник идущие люди,

И полночь, донесшая праздник до самого неба,

Плывут над вершинами залитых солнцем деревьев,

Плывут под обрывами выжженных солнцем утесов

Скользят по кувшинам, венчающим девичью стайку

И все это вешнее утро - луна над гуляньем,

И весь этот праздник в огнях - озаренная даль.

И вдруг будто кто-то тряхнул надо мной решето,

И пыль этой сдвоенной яви легла в мои руки,

В ладони мои, где сквозят очертания порта

И уходят во мглу корабли, не надеясь вернуться

То белый, то черный песок золотится в ладонях,

Невесомых, как поступь той девушки, что

возвращается с тандев.

Одна, беспечальней, чем эта весенняя даль...

VI

Дирижерская палочка взмыла,

И зал наполняет томительно-грустная музыка...

Она так похожа на детство

И день, когда в нашем саду

Я играл у беленой стены и кидал в нее мяч,

На котором с одной стороны был зеленый пес,

А с другой - голубая лошадка под желтым жокеем...

Музыка длится, и вдруг между мной и оркестром

Вырастает из детства стена, и вращается мяч,

И носится взад и вперед то зеленый мой пес,

То моя голубая лошадка под желтым жокеем...

Весь театр - это сад, мое детство

Обступает меня, отзывается музыкой мяч

Все смутней и смутней, и все слитней

под музыку скачут

Мой желтый жокей вперегонку с зеленой собакой...

(Так быстро вращается мяч между мной и оркестром...)

Я бросаю его в мое детство,

Он летит по театру, который готов, как ребенок,

У меня под ногами играть с моим желтым жокеем,

И зеленой собакой, и вскочившей на белую стену

Голубою лошадкой... И музыка звонко бросает

Мячи в мое детство... И так уморительно скачет

Дирижерская палочка над каруселью жокеев,

Голубых лошадей и зеленых собак на стене...

Весь театр - это музыка, ставшая белой стеной,

Где зеленому псу не угнаться за памятью детства,

Голубой моей лошадью, загнанной желтым жокеем...

И на всем протяжении, слева направо - деревья,

А на нижних ветвях музыканты

Провожают меня к пирамиде мячей на прилавке

И мужчина за ним улыбается в мареве детства...