Лирика

Лирика. К 100-летию со дня рождения поэта (1899–1969)

МАЛЬЧИК ИЗ ЦЕРКОВНОГО ХОРА

Григорий Санников — лирический поэт стальной эпохи

Вот и наступают столетние юбилеи «стальных соловьев», славивших зарю новой эры и голосивших изо всех сил: «Наш паровоз вперед лети…», «Мы кузнецы, и дух наш молод…» Молодых лириков «рабочего удара» — кузницы, молота, крана и рубанка; поэтов, прощавшихся с «керосиновой лампой» и приветствовавших «свет электролампы», но втайне любивших «фитиля крутое золото». Что же осталось?..

Под портретом государевым,
Возле сваленных икон
Отсияло твое зарево,
Схоронился медный звон.

…………………………………………

Нынче всюду электричество.
Край наш вятский знаменит.
Но тот пламень твой лирический
До сих пор во мне звенит.

«Прощание с керосиновой лампой» Григория Александровича Санникова (1899–1969) часто цитировалось как «гербовое» стихотворение поэта. Однако «насвистанные» славословия технике погасли, а «пламень лирический» все «звенит». Не зря же в уездной вятской глуши мальчик пел в церковном хоре. Может быть, этот звук и поднял поэта к вековому перевалу… Та небоязнь простого, обычного и вечного, человечного, что хранит поэзию и дает пронести «банальное», но таинственное:

Я помню себя очень маленьким.
В нашем доме, где крашеный пол,
Словно в поле цветочек аленький,
Мой младенческий крик расцвел.

И качала меня мать в колыбели,

И про звезды мне пела она,
И плыла колыбель, и звезды звенели
По волнам голубого сна.

И одна из тех звезд нечаянно

Мне однажды упала на грудь
И, горя в моем сердце пламенем,
Повела меня в дальний путь.

В дальнем этом пути, словно оправдывая «санное» звучание поэтического имени, судьба одарила романтика страннической звездой, призванием моряка и капитана. Григорий Санников — один из своеобразнейших маринистов русской поэзии. И не случайно свой графичный «Южный Крест» поэт посвящает памяти А. С. Новикова-Прибоя, с которым вместе плавал по морям и океанам:

С времен Колумба и да Гама,
С далеких парусных веков
Не счесть погибших моряков
На баррикадах океана.

Во тьме пучины погребенным

Борцам безвестным счету нет.
Угрюм простор неугомонный,
И никаких вокруг примет.

Лишь по ночам над океаном

На черном мраморе небес
Ориентиром капитанам
Горит алмазный Южный Крест.

Но и водная стихия напоминает поэту об «эпохе вздыбленной», кажется плачем и предупреждением:

Не по жертвам ли войн нескончаемых,
Человечеству в укоризну,
Сокрушается море в отчаянье
И справляет суровую тризну?

И другой океан — «песчаный океан» пустыни — влечет Григория Санникова, который вместе с известными писателями тридцатых годов совершает путешествия на Восток, в Среднюю Азию, переживающую также бурную эпоху ломки, драматических перемен, перекраивания традиционных устоев. Поэт отправляется в Африку, в Аравию. «Разучивает наизусть» язык стихий огромного мира. Зловещая баллада — об умирающем, оставленном в пустыне верблюде: «В пустыне законы жестоки, / И каждому свой черед». А страшнее Эгейского моря — море житейское, погребающее человека при жизни…

Так вырабатывается характер необычный, диктующий «пролетарскому поэту» и не совсем обычные, нетрафаретные вкусы и поступки. Музыкально одаренный и чуткий, Григорий Санников впитывает певучие уроки Андрея Белого, становится младшим другом, учеником, собеседником символистского чародея. Вместе с Борисом Пильняком и Борисом Пастернаком подписывает напечатанный в «Известиях» в январе 1934 года некролог — яркое и сильное слово прощания с Андреем Белым.

«Милому Санникову с веселой дружбой», — надписывает Сергей Есенин своего «Пугачева». Бывало, они пели на два голоса, и так голоса и судьбы поэтов сплелись, а вот они рядом на снимке: Григорий Санников, Василий Казин, Сергей Есенин… Григорий Санников мог подолгу рассказывать о встречах с Сергеем Есениным и Владимиром Маяковским, хотя это были разные отношения…