Лирика

К истокам американского трансцендентализма, кроме идей У.Э. Чаннинга, нужно отнести и немецкую идеалистическую философию. Своим названием, как, впрочем, и стимулом к возникновению и главной мыслью, трансцендентализм обязан Иммануилу Канту, который в своей «Критике чистого разума» пользуется этим термином (трансцендентальный — выходящий за пределы опыта, предшествующий ему, изначально присущий рассудку). Но если, скажем, Теодор Паркер или Маргарет Фуллер познакомились с философией Канта, читая его труды в оригинале, то Эмерсон и Торо узнали ее из эссе Кольриджа и Карлейля, из поэзии Вордсворта. Кант обнаружил потребность человеческой природы в великих руководящих принципах, таких, как Бог, Свобода и Бессмертие, необходимость в трансцендентальном знании, получаемом благодаря слиянию со всеохватывающей Вселенной, которую Эмерсон называл «Сверхдушой». Это слияние достигается частично через контакт с природой (покровом Бога), частично через подчинение диктату инстинкта и «Внутреннего Света». Первой работой Эмерсона был трактат «Природа» (1836), ставший одним из главных его философских трудов.

Говоря об истоках трансцендентализма, нужно иметь в виду также и то, что промышленное развитие в Новой Англии шло опережающими темпами по сравнению с другими регионами Северной Америки, и трансцендентали-стов тревожила судьба человеческой личности в условиях все большего отчуждения труженика от результатов его труда. Но этот мотив все-таки не был главным в их философии и публицистике, хотя антикапиталистические и романтико-утопические идеи можно встретить на многих страницах книг Эмерсона и Торо.

Исторически трансцендентализм, который включал в узкий кружок своих адептов нескольких унитарианских священников (в том числе бывшего священника Эмерсона), был порождением и продолжением реакции против пуританизма, возникшей первоначально в форме унитарианства. В то время как унитарианство, отвергая авторитет церковнослужителей, обосновывало право каждого человека думать, как он считает нужным, и верить, во что он хочет, и заняло определенно скептическую позицию по отношению к авторитету Священного Писания, трансцендентализм, акцентируя внимание на интуитивном и мистическом, дал нечто такое, чего не хватало в том холодном интеллектуализме, из которого он вырос. Он добавлял также элемент веры в благожелательность Творца по отношению к этому миру, на «чудеса» и сложность которого трансценденталист смотрел не так мрачно и фаталистически, как сторонник концепции «природы с красными зубами и ногтями», вытекавшей из открытий Дарвина. Вера в божественность души, о чем можно заключить по ее способности воспринимать или хотя бы только прозревать универсальную Истину, вела, естественно, к переоценке накопленной в прошлом мудрости и возникновению еретических взглядов.

Все это не могло не импонировать свободомыслящей Эмили Дикинсон, писавшей: «Прекрасно, что каждый Дух сам по себе — как птица»[167]. С либеральными идеями, в том числе и с идеями трансценденталистов она знакомилась исподволь и невзначай, читая книги, беседуя с братом, учившимся в Гарварде, и с Бенджамином Франклином Ньютоном — молодым человеком, практиковавшимся в адвокатской конторе ее отца[168]. Эмерсон был ее кумиром не только как автор «Природы», но и как поэт. Близость к природе, которую проповедовал Торо в «Уолдене», была и ее идеалом. Богатство, подаренное ей природой, она возвращала миру «с прибылью»:

Вот все, что принести смогла,
И сверх того — любовь,
Вот облака и ширь полей,
И красота лугов.
Сочти — чтоб не забыть чего —
Чтоб точен был итог —
Вот сердце, вот жужжанье пчел,
Вот клевера цветок.

(1/26)

Как и Томас Карлейль, учитель Эмерсона и Торо, она была зачарована бездонностью и невыразимостью мира человеческой души, который он называл «Царством Молчания», и дерзала выразить его. Вспомним — в спальне поэтессы висел (и до сих пор висит) портрет этого английского писателя, о котором известный русский критик XIX в. В.П. Боткин писал: «О Карлейле нельзя сказать, чтобы он следовал какой-либо исключительной философской системе. Свободный от всех условий и односторонностей школы, с задумчивым изумлением смотрит он на явления мира; мысль его стремится указать на их вечную, бездонную сущность, не объяснимую никакими теориями, никакими системами. Он указывает на вечное царство ее в душе человека. Никто из современных писателей не отрывает так от обиходной еже-дневности и рутины; никто, подобно ему, не заставляет так невольно обращать мысль на непреходящие источники жизни нашей, на вечные тайны, которыми окружены мы»[169].