Нила пила, а теперь стала богиней она.
И молодая Ино, скитаясь, по свету блуждала;
Чудищам моря была обещана встарь Андромеда,
И достославной женой стала Персею она.
По аркадийским полям Каллисто бродила медведем;
Ныне ночным парусам путь указует звездой.
То погребения день будет твоим торжеством:
Сможешь Семеле открыть, что за зло красоте угрожает:
Эта поверит тебе, беды сама испытав.
Первое место займешь ты среди героинь меонийских,410
Ныне же сердце смири пред судьбою, насколько сумеешь:
Сжалится бог над тобой, черный развеется день.
Даже Юнона-жена отпустила б твои прегрешенья:
Горько Юноне, когда женщине гибель грозит.
Вот и волчок перестал вертеться под звуки заклятий,
И на потухшем уже лавр не трещит очаге;
И не желает Луна с небес многократно спускаться,
И погребальную весть карканье ворона шлет.
Темный парус подняв, к водам подземным уйдут.
Не об одной я молю — двоих пощадить умоляю:
Будет жива — буду жив; если умрет — я умру.
За исполненье мольбы я священную песнь обещаю:
Жертву тебе принося, у ног твоих она сядет,
Сидя расскажет про все долгие беды свои.
Пусть, Персефона, твоя с ней милость останется; ты же,
О Персефоны супруг,411
грозную ярость смири!Боги подземные, вы много тысяч красавиц пленили,
Пусть же из них хоть одна здесь, на земле, расцветет.
С вами Европа, и там грех Пасифаи сокрыт.
Все, что цвели красотой в Ахайе древней и в Трое,
В царстве погибшем, где Феб правил и старец Приам,
С ними бесчисленный сонм красавиц римских, которых
Нет, не бессмертна краса, и счастие длится не вечно:
Рано иль поздно, но всех ждет беспощадная смерть.
Ты же, мой свет, избежав теперь опасностей грозных,
Ты учреди хоровод, дар свой Диане воздай,
Да уж и мне заплати должные десять ночей…
Свет мой, когда я бродил вчерашнею ночью, подвыпив,
И не хранила меня верная свита рабов,
Вдруг повстречалась со мной малорослая стая мальчишек
(Сколько — того не скажу: страх помешал сосчитать);
Третьи, почудилось мне, цепи несли для меня.
Все на подбор нагишом. Из них один побойчее
Крикнул: «Держите его! Он вам отлично знаком!
Он — тот самый, кого подруга в сердцах отдала нам».
Кто-то меня приказал тащить в середину, и слышу:
«Пусть тот погибнет, кто нас не признает за богов!
Ждет ежечасно тебя голубка твоя, недостойный,
Сам же невесть ты каких ищешь, безумец, дверей.
Только раскроет глаза, отягощенные сном,
Как на тебя аромат повеет не трав аравийских,
Но фимиам, что возжег собственноручно Амур…
Братцы, простите его: он крепко любить обещает,
Снова накинувши плащ мне на плечи, так они молвят:
«С миром ступай и учись дома сидеть по ночам!»
Близилось утро, и мне поглядеть захотелось, одна ли
Спит моя милая. Да, Кинфия, вижу, одна.
Замер я весь: мне еще она не казалась ни разу
Краше, ни даже когда, в пурпур одетая, шла
Не принесут ли они бедствия ей или мне;
Как же прекрасна была она тут при самом пробужденье,
Право, чарует сильней прелесть без всяких прикрас!
«Что ж ты чуть свет, — говорит, — подглядывать стал за подругой?
Вовсе не ветрена я: одного мне любовника хватит,
Будь это ты иль другой, кто повернее тебя.
Нет, не отыщешь ты здесь следов на измятой постели,
Знаков объятий и ласк: здесь не лежали вдвоем.
Запах, который всегда может измену открыть».
Молвила так и, вскочив, отстраняя рукой поцелуи,
Ножкою легкой скорей в туфли скользнула она.
Ночи счастливой с тех пор больше уж я не знавал.
Что ты, безумец, бежишь? Не скроешься! Если бы даже
До Танаиса414
дошел, всюду настигнет Амур!Хоть бы по воздуху ты на хребте у Пегаса умчался;
Хоть бы подошвы твои крылья Персея несли;
Все ж не поможет тебе горний Меркурия путь.
Над головой у влюбленных стоит Амур неотступно.
Да и у вольных людей крепко на шее сидит.
Он неусыпно тебя сторожит, ни за что не позволит
Правда, коль ты изменил, не останется он непреклонным,
Ежели ты умолять искренне будешь его.
Пусть ворчуны-старики пирушками нас попрекают,
Мы же пойдем, моя жизнь, избранным нами путем.
Пусть отягчают им слух решения древних законов:
Место нашли мы, где ты, страстная флейта, звучи!
В день, когда, щеки надув, стала Паллада дурна.415