Всех поразила она, у самого дышла красуясь,
Дерзко приехать решив в гнусные эти места.
Я уж молчу о шелковом возке безволосого мота,
Об ожерельях его лютых Молосских собак:
Если на голых щеках вновь отрастет борода.
Раз уже наша постель постоянно терпела измены,
Снявшись с постоя у ней, вздумал я ложе сменить.
Знал я, — Филлида живет вблизи авентинской Дианы:
Возле Тарпейских дубрав — другая прелестница — Тейя:
Чудо! А как подопьет — мало уж ей одного.
Их-то, чтоб ночь скоротать, позвать я туда и решился,
С ними изведать хотел новые тайны любви.
Спросишь, как мы возлегли? Я поместился меж них.
Черпал кравчий Лигдам из летней чаши стеклянной,
Кубки для нас наполнял чистым метимнским вином.618
Был там и нильский флейтист, кастаньеты в руках у Филлиды,
Был там и карлик смешной: кривляясь коротеньким телом,
Тряс он обрубками рук флейте играющей в лад,
Но не пылали светло, хоть полны были маслом, лампады,
И опрокинулся стол навзничь и ножками вверх.
Мне выпадали к беде только «собаки» одни.
Пели глухому и грудь обнажали девчонки слепому:
Мысли мои были все у Ланувийских ворот.
Но неожиданно тут заскрипела входная калитка,
Кинфия, вихрем влетев, внезапно дверь распахнула,
Волосы не причесав, но и во гневе мила.
Выскользнул кубок тотчас у меня из дрогнувших пальцев,
Я и глотнуть не успел, как побелели уста.
Зрелище — будто войска штурмом на город идут!
Злобно Филлиде лицо она раздирает ногтями,
В ужасе Тейя вопит, клича соседей: «Воды!»
Сонных квиритов огни, сверкая на улицах, будят,
Обе тут в космах волос, в растерзанных, смятых туниках
В улице темной скорей в первый укрылись кабак.
Кинфия, мщеньем горда, возвращается как победитель
И разъяренной рукой бьет меня прямо в лицо,
Хлещет больнее всего — по виноватым глазам.
Лишь когда руки она притомила, меня избивая,
И за Лигдама взялась: он, притаившись, лежал
За изголовьем, — и вот ко мне, извлеченный, взывает.
Руки подъемля с мольбой, я тогда лишь добился пощады,
Как разрешила свои тронуть колени она,
Молвив: «Уж если ты ждешь за свое преступленье прощенья,
Слушай, законом каким будет скреплен договор.
Иль меж соблазнов топтать форума свежий песок.
Поберегись на верхи озираться, сидя в театре,
И у носилок чужих полуоткрытых стоять.
Первым же делом — Лигдам, всегдашний предмет моих жалоб
Так изрекла приговор. Я сказал: «Приговору покорен»,
И засмеялась она, властью безмерной горда.
Ну а потом все, к чему прикасались чужие девчонки,
Все окурила, омыв чистой водою порог,
Серным коснулась огнем620
трижды моей головы.И лишь тогда, когда все на постели сменили покровы,
Снова на ложе моем мир заключили мы с ней.
Некогда, стадо тельцов Амфитриониад621
похищая,Выгнал его из хлевов, о Эритея,622
твоихИ к Палатинским холмам подошел, изобильным стадами,
И утомленных быков, сам утомлен, распустил
Зыбь волны городской резали грудью челны.
Но не осталось оно под кровом лукавого Кака
Целым: Юпитера взор он оскорбил воровством.
Был похитителем Как, в ужасной таился пещере,
Он, чтоб следы утаить вполне очевидной покражи,
Оборотив, за хвосты стадо в пещеру втащил, —
Только от бога не скрыл: быки заревели про вора,
Гнев сокрушил без следа вора угрюмый притон.
Как и промолвил Алкид: «Ну же, ступайте, быки!
Вы — Геркулеса быки, моей палицы подвиг последний,
Дважды искал вас, быки, дважды вы прибыль моя.
Поле воловье своим освятите протяжным мычаньем:
Молвил, а жажда ему пересохшее небо терзает,
Но ни единой струи не предлагает земля.
Но вот услышал он смех: смеются, спрятавшись в чаще,
Девы под тенью густой где-то поодаль в лесу.
Роща, куда ни один муж не посмел бы войти.
Пурпур повязок скрывал порог, от дороги далекий,
В хижине ветхой сиял благоуханный огонь.
Тополь тот храм украшал своею могучей листвою,
Быстро бежит он туда с бородою, посыпанной пылью,
И начинает молить, божеский сан свой забыв:
«Девы, вас я молю, что резвитесь в роще священной,
Мужу усталому вы дайте радушный приют.
Дайте вы мне зачерпнуть пригоршню свежей воды.
Вы не слыхали о том, кто спиною поддерживал небо?