Лирика древней Эллады в переводах русских поэтов

Русские поэты перелагают мелику в стихотворчество, мало отличное от их собственной поэтической формы. Даже при соблюдении эллинской просодии их поэтика одевает метрический костяк оригинала в привычные одежды. Да и переводили они иногда не с греческого языка, а с языков новых: получался перевод с перевода. Рядом с оригиналом, за редким исключением, этот перевод неловко даже поставить. Собственно говоря, перевести мелос невозможно: можно только дать вариант. Трудностей при переводе не оберешься: фрагментарность сохранившихся памятников, испорченность текста, подчас неопределенность просодии и рецитации, отсутствие конкретной биографии автора, скудость сведений об эпохе, диалектические особенности и непередаваемое благозвучие языка, утрата музыкального аккомпанимента и, наконец, различие систем стихосложения эллинского и русского.

Былые установки на структуру мелического стиха рушатся. Опираясь на «временной атом», как на величину постоянную (◡ = 1/8), утверждали сложением двух временных атомов постоянную каноническую долгую (-) для мелического стиха, словно для гекзаметра. Итог такой установки: неразрешимые, необъяснимые метрические схемы, например, загадочные логаэды.

Указания древних теоретиков на наличие переменных кратких игнорировали. Между тем мелический стих строится, именно, на переменных долгих. Существуют многоатомные долгие слоги, как и многоатомные паузы. Есть даже пятизначная долгая (◡◡◡◡◡); есть четырехзначная пауза (⋀). Поэтому двудольник (◡◡◡^◡) по длительности может равняться трехдольнику (◡◡^◡◡); поэтому трехдольник (◡◡^◡◡⋀) по длительности может равняться четырехдольнику (◡◡^◡◡◡◡). Пользуясь переменными величинами, можно объяснить и иррациональные стопы смешанных метров. Такова теоретическая схема. Но живой мелический стих есть созвучие фонем на ритмической волне, а не абстрактная метрическая проволока, на которую нанизаны звуковые шарики. Из творческой практики поэта-певца возникла теория Вслушиваясь, вглядываясь в живую ткань эллинского мелоса, устанавливаешь непрерывный поток созвучий — от простейшего ассонанса до полной внутренней рифмы включительно, порой переклики-эхо и смены доминантов, т. е. вокалов или дифтонгов, господствующих в разных частях мелоса. Созвучиями-то и пробегают, перемежаясь с немотствованиями, переменные длительности, создавая ритмомелодическую волну. Опорные ударения на созвучиях и суть опорные точки мелодики — в стихах совершенных, пока ассонанс-повтор не выродился в чистый прием виртуозности и своим звуковым орнаментом не вытеснил подлинную эмоцию и — смысл. Эмоцией и заданием создается этос (êthos), т. е. характер мелоса, его интонация — тревожная, торжественная, сентиментальная — средствами определенного порядка ударений на тезисах тактов, усиливаемого разрешениями, стяжениями и каталектикой. Этос и стимулирует ритмомелодическую кривую. Богатство внутренних рифм эллинского мелоса устранили нужду в регулярной конечной рифме. Так получает свое объяснение поразительная легкость белого, вольного, необычайно гибкого стиха мелоса, одной метрической схемой необъяснимого никак. Только знание законов построения ритмомелодики мелоса даст возхможность переводчику создать нечто адекватное оригиналу.

Полустрочие перевода Вячеслава Иванова из Алкея: Хмель в них лей, не жалей! — есть, примерно, передача эллинского мелоса.

   • Алкей и Сафо. — Два фрагмента: «Алкей к Сафо» и ответ «Сафо — Алкею» — только гипотетический роман. Древняя вазовая живопись, так называемая Мюнхенская ваза закрепляет преклонение Алкея перед Сафо. Здесь Алкей стоит перед Сафо со склоненной головой, быть может, как поэт перед поэтом.

   • Моление к нереидам. — Так называемый Propempticon — благословение — напутствие отъезжающим. Здесь эпилог загадочной романтической истории на рубеже VII-VI веков, где герой — Харакс, брат Сафо, а героиня — навкратийская гетера Дориха. Перипетии этого романа от нас скрыты но, опираясь на фрагменты Сафо (вышеуказанный и другой, так называемый «Папирус из Оксиринха» 10), на Геродота, географа Страбона, на автора «Трапезы знатоков» Афинея, на эпиграмму Посидиппа, героиду Овидия (письмо Сафо к Фаону) и, наконец, на лексикографов, как Свида (X век), автору этих строк удалось еще в 1916 году, если не развязать, то все же нащупать узлы этого путанного эпизода. С ним сплелся новеллистический мотив о баснословном «Родоповом богатстве», т. е. сокровищах гетеры Родопиды.