Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина

Сразу должен сказать, что речь идет не об инставрации властных институтов и общественных форм, а об инставра-ции исторического интеллектуального наследия. Речь об идеологии, а не о госполитике. Цитаты из Ильина, Бердяева и Трубецкого (мы поспорили об источнике этой цитаты с Леонидом Поляковым и пришли к выводу, что цитировался, скорее всего, Евгений Николаевич Трубецкой, а не Сергей Николаевич или Николай Сергеевич, евразиец), причем цитаты, предельно нагруженные с точки зрения русской интеллектуальной традиции (всеединство — цельное знание и т. д.), появились в тексте Суркова неслучайно. На мой взгляд, здесь следует говорить об инставрации прерванной интеллектуальной традиции, о восстановлении преемственности русской политической мысли, прерванной большевиками. Смело можно утверждать, что до революции 1917 года в России были сформулированы все возможные «русские идеологии». Мы сегодня сводим изучение того периода к двум идеологическим полюсам — идеологии победителей и идеологии проигравших. Однако в то же время в разных стадиях становления существовали другие «русские идеологии», которые не были реализованы в реальной политике и были сметены революцией. А ведь именно в этих идеологиях находилась та альтернатива, которая может оказаться полезной для нас сегодняшних. И именно эта традиция возрождается в идеологических выступлениях В. Суркова. Я говорю, если конкретно, о той линии в русской политической философии, которая была сформулирована сначала Б. Чичериным (либеральный консерватизм), а потом П. Струве в цикле статей о «Великой России» и И. Ильиным в его творчестве эмигрантского периода. Можно сказать, что это «веховская» линия развития русской политической мысли. И это именно тот контекст, в котором концепция Суркова получает, помимо логической стройности, историческую глубину и перспективу. И, собственно, о консерватизме. Я уже сказал, что речь в данном случае идет именно о либеральном консерватизме в версии Чичерина — Струве — Ильина. Но в либеральном консерватизме «от Суркова» намечается совершенно новый подход, который делает консерватизм возможным и непротиворечивым в современных условиях, когда не совсем понятно, что же нам сохранять. Новый либеральный консерватизм, по версии Суркова, это ориентация не на текущую политику, а на ту самую национальную матрицу, о которой он говорил в докладе. Стереотипы современной политики, по Суркову, воспроизводятся с уникальной матрицы национального образа жизни, характера, мировоззрения. То есть основные черты нашей культуры и государственности не только предопределены некоторыми фундаментальными категориями, матричными структурами нашего национального самосознания, истории и культуры, но и воспроизводятся после кризисов и падений, сохраняя единство при внешнем разнообразии. Уникальное сочетание некоторых качеств, как утверждает Сурков, неизменно и упорно воспроизводится во всех масштабах, на всех уровнях и во все времена как фрактальный объект. Например, русский историк Н. Н. Алексеев доказал, что советский строй воспроизводил ту матрицу государственного и общественного устройства, которую впервые описал еще М. Сперанский в начале XIX века. Эта матрица и сегодня постепенно воспроизводится в устройстве нашей жизни — как государственной, так и общественной.

То есть, повторю, новый либеральный консерватизм, по версии Суркова, опирается на национальную матрицу, сложившуюся на протяжении русской истории, и тем самым преодолевает то противоречивое положение любого консерватизма в революционную и постреволюционную эпоху, когда, казалось бы, нечего сохранять. Р. Гальцева в свое время написала: «В результате неоконсервативное сознание обнаружило себя в положении тягостного противоречия, которое можно суммировать вопросом: как быть консерватору в эпоху, когда ему нечего сохранять?» И продолжает: «Поэтому, как формулирует задачу американский консервативный публицист и теоретик, ревностный защитник индивидуальных свобод Фрэнк Майер (в 1963 году. — А. К.), необходимо изменить лозунг консерваторов с “сохранения порядка и свободы” на “реставрацию порядка и свободы”».

Сурков в непростой (и всегда эвристичной) борьбе с языком ищет способы адекватного описания нашей страны. И это одна из кардинальных задач нашего времени. У нас до сих пор нет общепризнанного языка описания страны и, следовательно, нет инструмента для ее настоящего познания. Взять хотя бы межнациональные проблемы. Для их описания каждый автор изобретает свой язык (или берет один из существовавших более или менее давно). То же с другими областями. Сурков признает, что русская политическая культура обладает достаточным потенциалом для того, чтобы выработать собственный политический язык, понятный для других, но рассчитанный прежде всего для передачи самим себе и внешнему миру образов и смыслов. Однако выработка этого языка описания страны — это задача, и решать ее надо по возможности скорее. И это требует от того, кто начинает первым, не только способностей, но и смелости.