Лиса в курятнике

И умение держаться верхом там важнее, чем знание ста двадцати семи правил этикета. Вон было время, когда офицерские жены сами садились в седла и дрались не хуже мужей. Благо что магички через одну. А кто не умел огня родить или водяную плеть выплести, тем хватало работы за городом досмотреть.

Авдотья тоже умеет.

Ей четырнадцать было, когда татарва в набег пошла, и хитро так, дождались, когда полки на учения отойдут. Ночью перешли Салабынь-реку и марш-бросок устроили к самым стенам Адавынской крепости. В ней же комендант старенький и офицерского составу лишь треть. Эта треть на стены и пошла, а вот город за Авдотьей остался.

Почему?

Так дочка генеральская… ей положено… командовала. Папенька после хвалил, конечно, только вновь отослать попытался, на сей раз к тетке. Авдотья не поехала. Город? Что город? Ничего-то особенного она не сделала… небось там каждый свое место знает, а кто не знает, тому живо местные укорот дадут… тетка же со своими этикетами куда как страшней…

Написать бы про это.

Правда, писать с чужих слов Лизавета не привыкла. И опять же, набросай историйку, получится, несомненно, презанятно, да и публика, сколь она успела разобраться в симпатиях общества, проникнется к Авдотье любовью, только… вновь же, рассказывали не для публики, а для Лизаветы.

Говорили, прикрыв веки, поглаживая янтарную змею, что устроилась на груди Авдотьиной.

А вот про шутку она написать вполне может.

Осторожно если…

Ибо мало ли кто про эту забаву знал… а вот на границу съездить бы… конечно, Соломон Вихстахович подобного не одобрит, не говоря уже о тетушке. Она вовсе в ужас придет, узнай о подобном. Как же… отправиться на край мира, да без компаньонки…

Лизавете случалось расти на другой границе. Там тоже все было… иначе. И пусть те воспоминания были детскими, а потому вызывали некоторые сомнения своей правдоподобностью, но все же…

Она помнила голос старой шаманки, чье лицо было расписано белой и алой краской. Пальцы ее, казалось, едва касавшиеся кожи, и песню бубна.

То, как оживали рисунки на нем и катилось по-над горами квадратное солнце, гнало перед собой тучные оленьи стада. И вспыхивало под горами пламя древней кузни, грело склоны.

Помнила сосны, что упирались в небо.

И гортанные песни охотников, огромного быка, которого привезли в город на трех телегах, церквушку, куда и местные заглядывали, приносили к алтарю нехитрые свои дары, выражая уважение чужому богу, следы на снегу.

Отцовская наука.

Про это тоже написать бы.

— Ай, куда это такая красавица спешит? — Путь Лизавете заступил странного вида молодчик. И главное, странным было то, что он делает во дворце. На улице ни шелковая рубаха его, ни сам вид, в равной степени лихой и слегка придурковатый, не показались бы неуместными, особенно близ рынка если, но тут…

— Туда. — Лизавета моргнула, избавляясь от воспоминаний.

И от злости.

Зачем уехали? Ведь хорошо жили же… дом был, свой дом, в два этажа, с печкою, изразцами выложенной. Их отец по журналу заказывал.

И двор.

Кони.

Выезд. И в городе его уважали, знали как охотника преотличного… и Лизавета росла… матушка говорила, что дичкой, но это ведь неправда!

— Ай, красавица! — Типчик подмигнул и сделал попытку приобнять. — Зачем тебе туда… пойдем лучше со мной.

— Зачем? — Руку Лизавета стряхнула. А заодно уж сплела на пальцах простенькое заклятьице, аккурат сотворенное для защиты от таких вот… чрезмерно внимательных кавалеров.

Этот же провел пятерней по черным волосам.

Дыхнул перегаром.

И зло спросил:

— Чего кочевряжишься?

— Того. — Дальше Лизавета ждать не стала, добавила силы да и впечатала заклятьем аккурат в лоб.

Смуглявый и рухнул.

Надо же… на рынке люд покрепче.

— Что здесь… — говоривший запнулся и тише спросил: — происходит?

— Не знаю. — Лизавета вытерла руку о платье. — Подошел… верно, спросить хотел чего-то, а потом вот чувств лишился…

Стрежницкий разглядывал девицу, которая, в свою очередь, разглядывала Стрежницкого, и тот готов был поклясться, что прикидывала она, уложить его подле Михасика или дать шанс. Михасик же лежал тихонечко, спокойненько… вот же…

Произвел впечатление.

— Может, целителя позвать? — Девица вытерла ладошку о несколько измятое платье. — Как думаете?

— Думаю, не стоит.

— Тогда охрану?

Михасик встрече с охраной обрадуется еще меньше, чем свиданию с целителем, который давеча обещал лично Михасика мужской силы лишить, если тот на глаза попадется. И главное, из-за сущего пустяка… подумаешь, девчонка забрюхатела.

Так не насильничал он ее.

Точно не насильничал.

У Михасика на этом пунктик особый имеется… а что они на него сами вешаются, так то исключительно в силу подловатой женской натуры.

— Пусть лежит, стало быть? — Девица тронула Михасикову ногу туфелькой.

— Пол теплый…

— А вы заботливый, как посмотрю… к слову, если я все же охрану позову, не скажут ли они, что вы с ним знакомы?

Это смотря кто в охране попадется. Нет, патрули с дороги Стрежницкий убрал, само собою — ему сюрпризы не нужны, но вот… если она обратится к сторожевому контуру, то… в охране Стрежницкого не больно-то любят.

Его в принципе нигде особо не любят, и на то свои причины имеются.