Лиса в курятнике

— Не понимаю, о чем вы, — сухо произнес он. — Мне показалось, я слышу крик о помощи…

Кричали девицы, как правило, душевно, а уж помощь встречали с великой благодарностью. В отличие от некоторых. Как правило, Михасик отделывался парой затрещин, которые после щедро вознаграждались. И потому нехитрой работенки этой он не чурался.

До сегодняшнего дня.

Чем это она его?

Руки чистые… амулет какой? Или сама… да, по профилю магичка, хотя и недоучившаяся. Но с магичками Михасику случалось дело иметь, да и амулетики у него имелись, целая связка.

— Показалось. — Девица отступила от тела.

— В таком случае… вы не будете возражать, если я вас провожу?

— Куда?

— Туда, куда вы направляетесь… коридоры дворца небезопасны…

— Ах, бросьте… — отмахнулась девица. — Могли бы и поинтересней что придумать… а то, право слово, рыночные уловки сюда тащить. И не смотрите… там, правда, двоих-троих нанимают, чтобы уж точно впечатление произвести. А вам денег не хватило?

И голову этак набок склонила.

Смотрит с насмешечкой.

И от насмешечки этой зубы сводит куда сильнее, чем ото всех оскорблений, которые ныне младшенький Боровецкий вылил. С убогого что взять, а девица…

— Мне кажется, у вас нервы разыгрались. Или фантазия.

— У меня? — Она приподняла бровку. — А давайте и вправду охрану вызовем… я заявленьице подам… о нападении и попытке изнасилования.

Вот заявления были ни к чему.

От заявления Михасику отбрехаться будет куда как непросто, тем паче что врагов у него во дворце хватает, в том числе и в охране… особенно в охране… кого-то он там то ли соблазнил, то ли не соблазнил, то ли в жены взять отказался. В общем, затаили на него…

И отыграются.

— Зачем заявление?

— Затем, — девица ладошки о юбку вытерла, — что сегодня он меня подкараулил, а завтра еще кого… и как знать, оставшись безнаказанным, не учинит ли настоящее насилие?

— Не учинит.

— Уверены?

— Всецело, — сквозь зубы процедил Стрежницкий и, бросивши взгляд на Михасика, который явно в себя пришел, но лежал смирнехонько, что доказывало — толика мозгов в лихой этой голове имелась все же, признался: — Вы правы. С моей стороны было… не слишком порядочно использовать… подобные методы.

Извиняться он не умел.

Не сложилось как-то. А девица ишь, стоит, смотрит темными глазищами. И прямо-таки душит взглядом.

— Однако меня оправдывает лишь… врожденная робость.

— Опять лжете, — с обидой произнесла она.

Менталист, что ли?

Нет, в деле указали бы… или… не всегда о подобных способностях заявлять спешат.

— У вас взгляд в сторону идет, — подсказала девица. — И за нос себя трогать начинаете… люди, которые лгут, часто так делают…

— Да?

Стрежницкий спрятал руки за спину и заставил себя смотреть на Михасиковы ботинки. А ведь после сегодняшнего провала надо будет отсылать. Хотя и жаль, пусть шельмец, повеса и на девок его изрядно золота уходит, но… он всю войну рядышком был.

И жизнь спасал не раз.

И…

Хрен ей, рыжей, а не Михасик. Эта нынешняя сегодня есть в разработке, а завтра и забудут, как ее зовут. Михасик же… пусть в Сегенях отсидится месяцок-другой, матушку опять же проведает, заодно и управляющего погоняет, чтоб не забывался.

— Вы мне приглянулись. — Стрежницкий решил говорить кратко, небось тогда на обмане его поймать будет сложнее. — Решил познакомиться. Но… меня здесь не слишком любят.

— Почему?

— Репутация…

Как ни странно, девица кивнула и сказала:

— А я ведь и чем сильнее приложить могла.

Михасик протяжно застонал, она же отступила подальше и с упреком произнесла:

— Вот не надо, оно совершенно безболезненное, и, к слову, приданого за мной не дадут.

Это Стрежницкий знал.

— И лет мне почти двадцать пять. И характер отвратительный. А еще на иждивении две сестры…

Сестры, к слову, значились на содержании у некой Пульхиной, почтенной вдовы.

— …Тоже бесприданницы.

— Тогда вам тем более пригодится состоятельный супруг.

— Супруг? — А вот теперь ее удалось удивить. И это, пожалуй, можно было счесть победой.

— В содержанки вы не пойдете… и не подойдете.

— Почему?

— Староваты. И характер поганый.

Сама ведь призналась, а еще на всякий случай Стрежницкий решил говорить только правду. Ну, насколько это в принципе было возможно.

Он ждал, что девица обидится, а она лишь кивнула:

— Ваша правда… стало быть, для жены это недостатком не является?

— Жену берут для порядка. А содержанка — для удовольствия.

— Верно, а какое удовольствие, если характер поганый…

— Ваша правда.

Шла она широким шагом, не пытаясь казаться слабой и беспомощной, напротив, старалась держаться будто в стороне, и Стрежницкий подозревал, что, будь на то ее воля, девица вовсе предпочла бы избавиться от его компании.

— Все равно не понимаю. — Она остановилась, повернулась и, заложив руки за спину, окинула Стрежницкого придирчивым взглядом. — Вы ведь вполне способны подыскать себе кого-нибудь… помоложе. И с характером получше… зачем тогда?

Затем, что имелось задание, но девице — это Стрежницкий знал вполне определенно — знать о том не стоило.

— Говорю же, мне с вами интересно.

Чистая правда, между прочим.

— Понятно…