Лиса в курятнике

Что именно ей было понятно, Стрежницкий не понял. А девица почесала пальчиком кончик курносого носа и спросила:

— Звать-то вас как… жених?

— Богдан… Стрежницкий. — Имелось искушение назваться другим именем, все ж во дворце Стрежницкий имел репутацию вполне определенного толка. А с этой рыжей вряд ли выйдет сослаться на злые языки и всеобщее непонимание прекрасной души, но мысль эту Стрежницкий отбросил. Поймает на вранье, тогда контакт точно будет потерян.

— Стрежницкий… где-то я о вас слышала. — Она слегка нахмурилась и тут же радостно улыбнулась: — Точно! Это вас в прошлом году граф Кунеев у супруги застал, после чего грозился матерно вас достоинства мужского лишить…

— Гм…

— И дуэль еще была! Помню, много шума наделала… вы на шпагу повязали платочек, супругой Кунеева подаренный… а его ранили…

— Надо было думать, куда лезешь… — Что-то издевательское почудилось в этаком пересказе даже не подвига, а…

Кунеев сам виноват. Слишком уж разошелся, вовсе потерял страх, почти открыто приторговывая если не секретами — кто ему что серьезное доверит? — то информацией личного свойства. Вот и вывели из игры…

— Это да… это всем надо, — ответила девица. — А еще, помнится, вы увезли баронессу Фитхольц от супруга… правда, после вернули.

И скандал получился знатным.

После него царь батюшка изволил сильно гневаться и на два месяца отлучил Стрежницкого от двора, а Фитхольц вынужден был вернуться на родину.

— Еще…

— Признаю, виноват. — Стрежницкий наклонил голову.

— В чем?

— Во всем.

— Вот так сразу?

— А есть ли смысл тянуть. — Он издал тяжкий вздох. — У меня тоже… характер…

— Поганый? — подсказала девица, откровенно насмехаясь.

— Увы…

— И потому, полагаете, мы друг другу подойдем?

— Надеюсь на это.

ГЛАВА 16

…И следует помнить, что испытания конкурсные порой начинаются задолго до самого конкурса. Иначе не объяснить, отчего выходит так, что пред одними красавицами ворота открываются с почтением немалым, вероятно, к чинам родительским, но все же, а другим приходится искать пути обходные, что несколько презатруднительно, ежели при вас маломальский багаж имеется.

Конечно, испытания закаляют.

И сила духа растет, однако сомнительно, чтобы одной ее хватило для победы в конкурсе…

«Сплетникъ»

В покоях императрицы-матушки горели огни.

Ярко горели.

Пылало пламя в камине. Дрожали искры свечей. И множились в зеркалах. Переливались всеми оттенками зелени драгоценные малахиты, тускло поблескивали медовые плашки янтаря. И кроваво-красные рубины казались живыми.

Императрица разглядывала жемчужные бусы. Пальцы скользили, будто она, задумчивая, пересчитывала драгоценные бусины. Одинакового цвета, одного оттенка…

Холодные.

Единственный из камней, который не отзовется, ибо рожден был иной стихией. И пожалуй, именно это привлекало ее в жемчуге. Любовь к нему императрицы была известна всем, а потому…

— Это ты? Заходи. — Она запустила руку в шкатулку и подняла горсть жемчужных шариков, позволяя им свободно скатываться с ладони. — Смотри, какая красота…

Бусины темные, почти черные.

И розоватые.

И голубые.

И даже зеленые, яркие, словно окаменевшие куски летнего моря.

— Я слышала, ты помог одной девочке… — Матушка оторвалась от жемчуга и руку вытерла. — Это хорошо…

— Одной. А другая…

— Это не твоя вина. И убийцу найдут, будь уверен.

Лешек бы был, да только как-то не получалось. Вон времени уже сколько минуло, а не то что убийцу, свидетелей маломальских не нашлось.

— И как тебе девочка? — поинтересовалась матушка.

— Которая?

— Живая, несомненно.

— Живой и останется. И следов не будет. Вовремя успел.

— Первая… — Императрица позволила черной жемчужине задержаться меж пальцами.

— Ты о чем?

— Будут другие…

— Митенька…

— К каждой охрану не приставит. — Императрица поднялась, и тяжелые косы соскользнули на пол, зашелестели, поблескивая змеиной золотой чешуей. — И не морщись… красота красоте рознь.

Она поднесла жемчужину к серой глади волшебного зеркала.

— Сегодня порошок, завтра стекло битое в туфли… послезавтра… как знать, до чего додумаются?

— Зачем ты мне это говоришь?

— Затем, чтобы ты готов был… что с Таровицкой?

— Не знаю… я пока… присматривался. Говорят о ней только хорошее…

— Тебе? — Матушка усмехнулась. — Тебе иного и не скажут… не прямо, во всяком случае. Кому охота выглядеть злобной и завистливой?

Лешек согласился.

И присел.

Пожаловался:

— Устал я, матушка…