Лисье время

Татьяна Михайловна вспомнила, как её мать, обычную маляршу-штукатурщицу, приехавшую в столицу по лимиту из деревни Медынь, пытался обидеть сосед по коммуналке: он не давал кипятить чайник, запирал туалет изнутри, а сам перелезал через небольшое окошко в ванную (он был щупленький, худенький, юркий как мальчик, работал в цирке ассистентом фокусника) – приходилось выламывать дверь и менять замок. Пушная фея тут же припомнила, как она возненавидела этого соседа лет с тринадцати. До тринадцати она его панически боялась. В четырнадцать же попыталась его побить, бросилась, как кошка, со спины, он упал от испуга, сильно ударился… Зо не четырнадцать – шестнадцать… Татьяна Михайловна страшно ругалась с соседом и в шестнадцать, кидалась в него ножами, вилками – всем, что попадалось под руку. Ей было всё равно на его угрозы. Она обезумела от этого многолетнего страха, сознательно вызывала его на дуэль, мстила за себя и за маму. Сосед, как и все подлые люди, до поры до времени стихал, только угрожал милицией. Но Татьяна Михайловна хорошо помнила: она готова была его ударить ножом. Может, кто-то из компании дочери тоже почувствовал такое бешенство? – размышляла Татьяна Михайловна, ну бывает такая злость, если с кем-то поступают несправедливо… Вадим убит именно ножом. Зарезан. И телогрейка ему не помогла. Может, вдруг мелькнула догадка у пушной феи, – может, он и одевался не по погоде, опасаясь как раз ножа? Тёмная история, непонятное, мутное дело. Ясно одно: Зо недоговаривает. Вадим вёл какую-то двойную игру. Кто-то направлял его. Причём Вадим был расстроен все эти месяцы, пока ходил в сторожах, не меньше Татьяны Михайловны. Расстройство его выплёскивалось в этаком злорадстве, он пытался побольнее кольнуть Татьяну Михайловну. Но глаза – зеркало души, в них проскальзывала тоска, обида… Перед Татьяной Михайловной вдруг встала картина, как сосед, пока не понял всю серьёзность её намерений, шёл на неё и, сверкая ослепительной улыбкой с ровным рядом белых зубов благополучного небедного человека, говорил с издёвкой и незнакомым ей, невинной, вожделением: «Ну пырни! Пырни!» И от её неумелого, но стремительного выпада ещё стремительнее увернулся.

«А Зоя-то не пырнула бы за меня, – с горечью подумала Татьяна Михайловна и тут же опомнилась: – И слава богу. Но чем она так напугана? Точно кто-то из детей убил Вадима… И Зоя знает кто?.. Нет, не может быть!»

– Зоя! Ты почему такая? Что с тобой?

– Мама! Мама! Ничего! – И Зоя расплакалась.

Татьяна Михайловна обняла дочь:

– Но что-то же тебя сейчас мучает? Ты мне всё рассказала о том, что было на ферме?

– Да, мама, всё. Я не из-за этого.

– Из-за чего тогда?

– В тот день, в последний день весны, ну, перед нашей операцией по освобождению…

– Так что?

– Я помню.

– Что помнишь? Говори же!

– Помню, что… В общем, я вышла в прихожую, и у трюмо – твоя сумка.

– Ну да. Я её всегда там оставляю. И что?

– Ты её оставляешь застёгнутой. А она была расстёгнута. Помнишь? Мы ещё остались с тобой вдвоём, у двери стояли, ты давала последние наставления и деньги, то есть номера переписали на случай, если всё пойдёт не так и чтобы тогда тебя во всём обвинить, что ты нас подкупила, и купюры предъявить.

– Номера на стене. Надо бы стереть.

– Да ну, мама, я их чем-нибудь загорожу. Мне, кстати, все эти купюры возвратили. В целости и сохранности. Я их себе оставила, ничего?

– Да ничего, могла бы не брать обратно.

– Но тогда я бы, если вдруг что, в странное положение людей поставила.

– Логично. Так ты помнишь, что моя сумка была открыта?

– А ты – нет?

– Нет, Зоя. Ты же у меня из сумки часто мелочь берёшь, тоже не всегда закрываешь.

– Вот! Я потому и запомнила, мама! Потому и запомнила. Что была открыта, а ты недавно пришла. Я ещё решила, что ты сама… а теперь понимаю, что это кто-то из них… Из моих… Это я во всём виновата. Среди нас предатель. Ты, мама, не смотри на меня так.

– А кто заходил к Вадиму в сторожку, когда брали ключи? Юра и Виталик?

– Д-да. Они.

– Сын отпадает. Мог Юра сунуть спящему Вадиму в карман мой паспорт…

– Мама! Но зачем?

– Я тоже не пойму зачем. Вообще я в таком состоянии, может, я ещё в автобусе сумку не закрыла, по улице с сумкой шла. Кстати: ты деньги истратила?

– Мама! Тени купила, маме Вадима за пошив заплатила, не осталось… – заканючила Зоя.

– Это вовремя, впервые вовремя ты потратилась на своё бездонное шмотьё.

– Но мама… Красиво же. И тени за три часа в универмаге разобрали…

– Но лучше эти надписи на обоях убрать сейчас. Это была перестраховка, а теперь могут привязаться, догадаются, что номера купюр записаны.

– Так я сейчас и загорожу, маски повешу. Мама! Я давно хотела, всё никак. Сейчас молоток возьму. – И Зо побежала на балкон за инструментами.