Лисье время

– Тогда в носки, под стельку, тебя вряд ли обыщут. Откажись от обыска, и всё. Ты имеешь право, по-моему… Эх… никогда не интересовалась кодексом…

– Да я им по Конституции откажу, я знаю эту статью о неприкосновенности. Обществоведение раз в неделю.

– Умничка! Собирайся и как можно быстрее уезжай. Если билетов нет и отец Краснобаева на маршруте, проводников других найди, ты многих знаешь. Разрешат – отблагодари, только не жмотись. Дорогу от Москвы помнишь?

Зо закатила глаза, мучительно вспоминая, всё равно мать сначала десять минут помучает и только потом скажет адрес – мама считает, что мозг надо тренировать.

– Слышу, как скрипят твои мозги! – обречённо скривилась Татьяна Михайловна.

Зо стало жалко маму, так жалко ей никогда её не было, мать вообще часто Зо раздражала, чем дальше, тем больше, лучше вообще без матери. А то Киса осуждает, мама осуждает – девушка, видишь ли, должна быть скромной. Многого добилась своей скромностью мама? Очаровала полупьяного мажорика, самовлюблённого и эгоистичного, который родную дочь навещал на даче, и то не каждый год. Мама молчит насчёт личной жизни, ничего не говорит, но Зо-то с глазами, всё видит…

Через минуту Зо объявила почти верный адрес (только дом перепутала) и вокзал, на который она должна перейти. Татьяна Михайловна очень осталась довольна, больше всего в людях она ценила мозг: память, аналитику, творческий поиск.

– И без билета на электричке смотри не езди. Тебе сейчас неприятности ни к чему. Потрать уж… не знаю, сколько теперь билет до Истры… Эти цены…

– Хорошо, мама. Завтра в школу схожу и документы заберу, и «с плеч долой, из сердца вон», – запела Зо.

– Сегодня. Времени не теряй. Дай мне тетрадь.

– Зачем? – испугалась Зоя. Она месяца три если и посещала в школу, то без тетрадей. Являлась иногда на уроки, где учителя незлые. К Кисе не показывалась месяца четыре…

– Любую тетрадь общую дай. Лучше по русскому.

– Мама! У нас русского не было в девятом.

– Мне в полоску. Литература есть?

– Есть.

– Давай литературу.

– Зачем? – испугалась Зо.

– Вроде это твоя тетрадь для учёбы, я письмо там напишу папе и ещё одно кое-кому.

За полчаса Татьяна Михайловна написала письмо мужу с просьбой «не бросать сиротинушку» и второе письмо написала для пушного короля, с мольбой о помощи и с припиской мужу разыскать его в Москве.

Пушная фея успела помыться и одеться, принять ставшую дежурной дозу транквилизатора и в полном спокойствии (не считая бессонных синяков под глазами) встретить следователя Ястребка, участкового, и какого-то ещё мордатого, здоровее даже Ястребка.

– Ваня! – Зо бросилась к рядовому. – Ваня! Мама! Это Ваня!

Ястребок-сын смущённо отстранился:

– Зо! Я на работе. На службе, извини…

– Вот Татьяна Михайловна, – подмигнул пушной фее Ястребок-папа, – вот бумага. Придётся вам проехать с нами.

– Как с вами?! – сказала Зо. – Мы с мамой собираемся на дачу.

Участковый долго объяснял Татьяне Михайловне её права, после держал речь Ястребок, упомянул об ордерах на задержание и на обыск и добавил тихо, когда участковый стал производить осмотр помещения:

– Вот сынишку удалось приобщить. В отпуска повыходил конвой в отделении. Я и упросил. Он вам поможет там.

Взяли устные показания. «Предварительные!» – заметил следователь Ястребок напоказ сухо. Затем снова повторили, что придётся проехать в отделение. Татьяна Михайловна обречённо поплелась в свою комнату собирать вещи. Зо приветливо общалась со смущённым Ястребком-младшим, рассказывала, как дела в школе, как зверствует Киса.

– Скучаю по школе, – признался Ястребок. – Ты бы знала, какой контин… контиге…

– Контингент, Иван! – помог отец.

– Вот. Контингент какой. Но я вечернюю школу посещаю, все смеются, там такие…

– А ты? – Зо очаровательно улыбалась, но не сильно раздвигая губы: зубы у Зо были не крупные, но и не мелкие, без щелей, обычные зубы.

– А я хожу. Мне привыкать, что ли? Киса похлеще, чем на зоне, гнобила. Помнишь, как портфель мой нюхала: фу, куревом несёт. Ну да, я курил тогда в четвёртом классе, глупый был, но потом бросил. А её разве переубедишь. Раз унюхала, все пять лет потом припоминала.

– А вот маски эти висят, – сказал вдруг следователь. – Это откуда маски?

– Так, повесила маму порадовать. Вы же вчера её так мурыжили.

– Что это?

– Папье-маше. У изостудии была выставка, старые фонды раздавали. Я когда-то там занималась, вот и забрала свои. На долгую память.

– Ага. Папье-маше. Но я имел в виду: кто это?

– А вы не узнаёте? – обиделась Зо. – Баба-яга и чёрт, конечно.

– Я так и подумал, а потом засомневался. Думал: может, пират, с зубом таким, с клыком и в повязке.

– Нет. Баба-яга, – рассмеялась Зо. Смех у неё был привлекательный, завлекательный, очаровательный, девичий, тихий такой смех. – Хоть как-то маму порадовать, развеселить. А то как хорёк какой-то вонючий в комнате, как в норе, копается.

– Хорей не стреляю никогда, если только собака по глупости схватит. Не люблю их, – поморщился следователь и отошёл от стены.

На улице, когда садились в милицейские «жигули», Ястребок спросил у Татьяны Михайловны:

– А что такое папье-маше?