Когда ты была маленькой и жила во Вьетнаме, соседские дети скребли твои руки ложками и приговаривали: «Сотрем с нее белое! Сотрем белое!» В конце концов ты научилась плавать. Ты переходила грязную реку вброд, чтобы никто не мог догнать тебя и соскрести белизну. Часами ты творила себе остров. Когда ты возвращалась домой, от холода у тебя стучали зубы, а белые руки покрывали порезы и волдыри.
Когда у Тайгера Вудса спросили, кто он по происхождению, он ответил: «Китачезиат». Этакое портмоне, в котором он носил свой этнический коктейль: китаец, таец, черный, голландец и индеец.
Быть или не быть. Вот в чем вопрос. Именно вопрос, а не выбор.
— Помню, как приехал к вам в Хартфорд. Это было спустя год или, может, два после того, как вы прилетели из Вьетнама… — Пол подпирает голову рукой и пристально смотрит в окно; за стеклом колибри парит над пластмассовой кормушкой. — Я зашел в квартиру и увидел, что ты сидишь под столом и плачешь. Дома никого не было или твоя мать ушла в ванную. — Он умолкает, позволяя воспоминаниям наполнить его. — Я наклонился к тебе и спросил, что стряслось. Знаешь, что ты ответил? — Пол усмехается. — Ты сказал, что другие дети прожили больше, чем ты. Вот умора! — Дед качает головой. — Ну ты сморозил! Ни за что не забуду! — На свету блестит золотая коронка у него во рту. — Ты все причитал: «Они живут дольше меня!» Кто тебя надоумил? Тебе было всего пять!
Шорох крыльев колибри за стеклом похож на человеческое дыхание. Ее клюв ныряет в сосуд с сахарным сиропом в основании кормушки. Вот кому не позавидуешь, думаю я; приходится так быстро двигаться, чтобы оставаться на месте.
Потом мы идем гулять, и бигль Пола, белый с коричневыми пятнами, бренчит поводком между нами. Солнце только что село, в воздухе стоит густой запах зубровки и поздней сирени; стриженые лужайки окаймляют пурпурные и белые, точно пена, кусты.
У последнего поворота к дому к нам подходит ничем не примечательная дама средних лет, с собранными в хвост светлыми волосами. Не глядя на меня, она говорит Полу: «Вижу, ты нашел того, кто будет гулять с собакой. Поздравляю!»
Пол останавливается, поправляет очки на носу, но они тут же съезжают с переносицы. Его знакомая смотрит на меня и, четко артикулируя, произносит:
— Добро. Пожаловать. В наш. Квартал. — Она кивает головой на каждом слоге.
Я покрепче хватаюсь за поводок и, улыбнувшись, делаю шаг назад.
— Нет, — возражает Пол, неловко махнув рукой, будто смахивает паутину. — Это мой внук. — Последнее слово повисает между нами, пока не крепнет, как молоток. Дедушка кивает и повторяет то ли самому себе, то ли соседке, я не знаю: — Мой внук.
Не мешкая, она улыбается. Слишком широко.
— Запомни это, пожалуйста.
Соседка смеется, делает снисходительный жест, а потом протягивает мне руку — теперь мое тело стало видимым.
Я позволяю ей пожать мне руку.
— Я Кэрол. Добро пожаловать в наш квартал. Рада знакомству, — и она уходит.
Мы возвращаемся домой. Никто не говорит ни слова. Позади белых коттеджей, стоявших рядком, на фоне красноватого неба замерли ели. Бигль корябает когтями асфальт, его ошейник позвякивает, собака тащит нас домой. В голове у меня звучит голос деда. Он повторяет:
— Это мой внук. Мой внук.
Две женщины тащат меня в нору чернее ночи. Одна из них кричит, и только тогда я понимаю, кто я. Вот их головы, черные волосы примяты после сна на полу. В воздухе резкий синтетический запах, мои спутницы усаживаются на сиденья машины, автомобиль заходил ходуном. С трудом продрав глаза ото сна, я различаю очертания: подголовник кресла, плюшевая мартышка размером с большой палец на зеркале заднего вида, что-то металлическое сверкнуло и пропало. Машина срывается с места; судя по запаху ацетона и лака для ногтей, мы в твоей старой ржавой «тойоте». Вы с бабушкой сидите впереди и возмущаетесь чем-то, что никак себя не обнаруживает. Мимо проносятся огни фонарей и с силой бьют вам в лицо.
— Он убьет ее, мама. Теперь он точно убьет ее, — запыхавшись, говоришь ты.
— Мы уже летим. Быстро, как вертолет. — Лан сейчас вполне адекватна, она раскраснелась и напряглась. — Куда мы едем?
Бабушка хватается двумя руками за откидное зеркало. Судя по голосу, она улыбается или говорит, стиснув зубы.
— Он убьет мою сестру, мама. — Твой голос звучит так, будто ты барахтаешься в реке. — Я знаю Карла. На этот раз все серьезно. Слышишь меня? Мама!
Лан раскачивается из стороны в сторону и насвистывает.
— Мы уезжаем, да? Придется ехать далеко, Волчонок!
За окном ночь проносится мимо, мы будто преодолеваем силу гравитации. На приборной панели горят зеленые цифры: 3:04. Кто положил мою руку мне же на лицо? Колеса визжат на каждом повороте. Улицы пустынны; кажется, будто Вселенная опустилась на город, все стремительно летит сквозь космическую тьму, а на переднем сиденье вырастившие меня мать и бабушка теряют рассудок. Сквозь пальцы я смотрю в ночь, она похожа на цветной картон. Лишь две уставшие головы впереди виднеются четко и покачиваются.