Лишь одна музыка

Мы сидим в саду палаццо Традонико, на каменной скамье возле фонтана. Позднее утро понедельника. Яркое солнце. Мы в тени дерева с глянцевыми листьями и маленькими пахучими цветочками, названия которого я не знаю. У меня на коленях тетрадь. Из нее выпала карточка того, кто ее сделал. Я ее поднимаю: имя, телефон, адрес в квартале Сан-Марко, название улицы: калле делла Мандола.

— Что значит «Мандола»? — спрашиваю я, глядя на карточку.

— Мандолины, — говорит она. — Или это миндаль? Нет, мандолины.

— Что, правда?

— «Что, правда?» — повторяет она с улыбкой. — Это все, что ты можешь сказать?

— Я ничего не могу сказать, — говорю я. — Не могу. Никто никогда мне не дарил такой красоты. Даже ты.

Это тетрадь ручной работы из маленькой переплетной мастерской, мимо которой мы проходили в наш первый день в Венеции. Как старые тетради для нот, она вытянута горизонтально. Ее обложка — светло-мраморного серого цвета, ее содержание — больше сотни страниц плотной бумаги. Каждая страница — восемь незаполненных строк нотного стана. На первых нескольких страницах ее рукой темными коричневыми чернилами, так отличающимися от ее обычных синих, она скопировала около восьмидесяти тактов из моих нот, то есть целиком всю первую фугу из «Искусства фуги».

Насколько я могу судить, ни единой ноты не было исправлено. Это должно было у нее занять часы, столько внимания в редких ключах, и тем не менее страницы выглядят заполненными легко, без усилий.

На торце вытиснено маленькими печатными буквами: «Das Grosse Notenbuch des Michael Holme»87.

На первой странице она написала: «Дорогой Майкл, спасибо за то, что убедил меня приехать сюда, и за эти дни. С любовью, Джулия».

Я кладу голову ей на плечо. Она касается рукой моего лба и волос.

— Тебе надо идти. Уже почти одиннадцать.

— Ты это мне сыграешь? У нас есть еще немного времени до репетиции.

— Нет. Как я могу?

— Я помню, что ты играла это в Вене, давным-давно.

— Я наигрывала сама себе. Ты случайно услышал! — говорит она.

— Ну и?

— Я не могу достаточно легко читать в этих ключах, Майкл. Ты не принес с собой партитуру? Там есть фортепианная версия.

— Нет. Она в квартире. Если бы я знал...

— Ну, вот мое оправдание.

— Может быть, это по-прежнему в памяти пальцев?

Она вздыхает и уступает.

Мы переходим мостик и идем в музыкальную комнату. Я ставлю мой подарок на рояль и становлюсь рядом, чтобы переворачивать ноты. Она садится, играет пару тактов линии баса, потом подхватывает сопрано и средние голоса. Закрывает глаза и дает рукам и внутреннему слуху вспомнить. Время от времени ее пальцы останавливаются; она открывает глаза, сверяется еще немного вперед и продолжает. Она играет как в раю, раю, данном нам на время. В конце концов где-то на середине она поднимает руки вверх и говорит:

— Это где-то тут, но где именно?

— Ты очень хорошо справляешься.

— О нет, нет. Я точно знаю.

— А я — нет.

— Я сыграла эту фугу тем же вечером, когда услышала вашу игру в «Уигмор-холле». Я должна бы лучше ее помнить.

— Тогда сыграешь мне в Лондоне?

Она колеблется. Символизирует ли слово «Лондон» ее неустойчивую, слишком устоявшуюся жизнь? Она говорит мягко:

— Я не знаю, Майкл.

— Может быть?

— Ну да, может быть.

— Пообещай мне это, Джулия. Вторую часть моего подарка.

— Я не могу обещать. Там слишком отличается... обстановка. Даже не знаю, захочу ли я играть это там.

— Ты отняла у меня пять дней, Джулия. Ты не можешь мне дать хотя бы это?

— Хорошо, — говорит она в конце концов. — Но я никогда не буду играть это никому, кроме тебя.

6.16

Она забирает мою тетрадь с фортепиано и выходит обратно в сад.

Почти сразу появляются Эллен, Пирс и Билли, и мы настраиваемся. Мы репетируем завтрашний концерт в Скуола Гранде ди Сан-Рокко. Самолет Джулии в 6:30 вечера; я даже не смогу проводить ее в аэропорт.

Одно из произведений, которые мы играем, — до-минорный Брамс, мы уже выступали с ним несколько месяцев назад. Я играю лучше, чем раньше, потому что с трудом могу беспокоиться о чем бы то ни было. Обычное волнение при игре меня не трогает. Меня тут почти нет, я в саду через маленькую протоку. Если остальные и чувствуют мое отсутствие, они ничего не говорят.

Мы прерываемся гораздо раньше, чем ожидалось. Я оказываюсь в саду. Джулия, должно быть, внутри. Тетрадь лежит на скамейке под деревом. Ее сумка — недалеко на земле.

Между страницами засунут лист бумаги. Раскрываю его и вижу факс, адресованный ее мужу, узнаю ее легкий наклонный почерк. Это частное письмо, но мои глаза, жадные до всего, что могу узнать о ней, сами бегут по строчкам:

Милый Джимбо!