Лишь одна музыка

Я чувствую, будто я в плену и в своих мыслях, и в этой комнате. Ты ее видел, так что можешь меня вообразить за столом или за роялем. Я хотела, чтобы ты ее видел, но теперь тебя тут слишком много, как и везде в моей жизни. Мне нужно опять научиться спокойствию, для моего спасения, и для Люка, и для Джеймса тоже, который выглядит потерянным и уставшим. Я стала беспокойна с тобой, и неуверенна, и испугана, и виновата, и невыносимо, глупо наполнена радостью и болью — и во всем этом нет ничьей вины, кроме моей. Не спрашивай меня почему и как, потому что я и сама не знаю. Я знаю, что не выдержу, если буду тебя видеть, или знать, что это возможно.

Я, как и все люди, испытавшие, что есть До и После, должна была бы знать, что невозможно прожить свою жизнь заново. Я не должна была приходить за кулисы в тот вечер. Пожалуйста, прости меня, и если ты так же не способен забыть меня, как я не способна забыть тебя, хотя бы старайся думать обо мне пореже с каждым днем и с каждым годом.

Люблю — да, ты знаешь, что я чувствую. Могу так снова и написать...

Джулия

7.17

Этого не может быть. Но я видел, как письмо упало в щель моей двери. Я увидел ее наклонный почерк и вскрыл, порвав конверт.

Лифт. Нет. Останови его, отзови его назад, не доставляй его. Не отправляй, не пиши, не думай про него.

Джулия, передумай из жалости и ради Бога, в которого ты веришь. Я буду глух к письму, я его не замечу. Как насчет этого? Я не буду его перечитывать так, как я его перечитываю сейчас. Я поставлю Шуберта. «Форельный» квинтет, беспечный и грациозный, маленькие рыбки, возникающие из небольшой глубины. Ты это играла, и это, и это. Меня тошнит. Я второпях бреюсь. Кровь из моего сердца в щетине на моем подбородке, но смотри, он опять гладкий, и чистый, и целый. Ничего этого не надо и не случилось.

Я поеду на двухэтажном автобусе, чтобы найти тебя там, где я однажды тебя видел на запруженной машинами улице. Летняя листва загораживает Серпентайн. Я могу угадать, что там за листвой вода, только зная, что она есть, и точно так же я могу верить в твою доброту. Ты позволишь жить моему деревцу, которое было доверено твоим заботам? Про него ты не сказала ни слова.

Ангел «Селфриджа» не в настроении. Мы его обидели?

До чего гадок тротуар вокруг, испачканный черными плевками жвачки. Это не место для встречи.

Мне известен твой адрес, и вот сейчас среди белого дня я у твоей двери.

7.18

Джулия стоит передо мной, рядом с ней ее сын. Я слышу интонацию ее голоса, а слов не разбираю.

Люк обращается ко мне, и я улыбаюсь, не слыша, не понимая.

— Разве ты не должен быть в школе? — спрашиваю я.

— Каникулы.

— Я ненадолго займу твою маму, Люк. Нам надо обсудить всякую музыку. Твоя няня дома? Хорошо. Обещаю вернуть маму обратно.

— Можно я с вами? — просит он.

Я качаю головой:

— Нет, Люк, это скучно. Это хуже, чем гаммы. Но очень важно.

— Я могу играть с Базби.

— Дорогой, это плохая идея, — говорит она. — У меня вылетело из головы, что мне надо было выйти. Я скоро вернусь. О Майкл, я забыла. Твоя пластинка по-прежнему у меня.

— Я могу забрать ее потом.

— Нет, лучше все-таки сейчас, — легко говорит она.

Быстрая улыбка Люку. Она возвращается через полминуты с бетховенским струнным квинтетом в белом конверте.

— Джулия, оставь себе. — Нет, такой напор не пройдет.

— Нет, Майкл, не надо, — говорит она. И сует пластинку мне в руки.

Люк выглядит обеспокоенным.

— «Cкоро» — это как скоро? — спрашивает он.

— Всего через час, дорогой, — говорит Джулия.

Мы идем вверх по холму и вниз по холму, и в парк, где охорашиваются и кричат павлины. На ее лице написано: я дам ему час, и не более, и все разъяснится. Нескончаемой коды не будет. В Японском саду мы садимся, где сидят все, на мягком склоне возле водопада.

— Скажи что-нибудь, Джулия.

Она качает головой.

— Скажи что-нибудь. Что угодно. Как ты так можешь?

— Как ты так можешь?

— Я должен был тебя увидеть. Ты не имела в виду того, что написала.

Она опять качает головой.

— Ты можешь заниматься? — спрашиваю я.