Лишь одна музыка

Нам с Эллен смешно, и Билли нерешительно присоединяется.

— Ну? — спрашивает Пирс.

— Просто поменять местами Моцарта и Гайдна, — говорит Билли. — Это решит проблему. Возрастающее количество диезов, чувство правильной структуры, проблема решена.

— Но, Билли, Моцарт был написан после Гайдна, — говорит Эллен.

— Да, — говорит Пирс. — Как насчет хронологического стресса у слушателей?

— Я предвидел, что ты это скажешь, — говорит Билли с хитрым видом, настолько хитрым, насколько Билли способен. — У меня есть решение. Поменять гайдновский ля мажор. Играть позднего Гайдна, написанного после Моцарта.

— Нет, — говорю я.

— Какого? — спрашивает Эллен. — Просто из любопытства.

— Того, который опус пятьдесят, фа-диез минор, — говорит Билли. — Он тоже с тремя диезами, так что ничего не меняется. Это очень интересно. В нем есть все — о да, и последняя часть тоже с фугой, так что это не меняет основную тему концерта.

— Нет, нет, нет! — говорю я. — Билли, ну правда, публике наплевать на порядок диезов.

— Но мне-то — нет, — говорит Билли. — А вам наплевать?

— В нем нет части, которая доходит до шести диезов? — спрашивает Пирс несколько неуверенно. — Помню, студентом я его играл однажды. Это был кошмар.

— В любом случае наверняка слишком поздно уговорить «Уигмор» поменять программу, — говорю я быстро. — Она, возможно, уже напечатана.

— Хорошо, давайте им позвоним и спросим, — говорит Билли.

— Нет-нет! — говорю я. — Нет. Давайте репетировать. Все это пустая трата времени.

Все трое глядят на меня с удивлением.

— Я люблю ля-мажорный квартет, — говорю я. — Я его не сдам.

— Ну, — говорит Билли.

— О, — говорит Пирс.

— А, — говорит Эллен.

— Нет, не сдам. Насколько мне кажется, Гайдн — это кульминация нашего концерта. И вообще это мой любимый квартет всех времен и народов.

— Ну, о’кей, это было только предложение, — говорит Билли, осторожно отступая, будто имея дело с сумасшедшим.

— Ты это серьезно, Майкл? — говорит Эллен. — Серьезно?

— Всех времен и народов? — спрашивает Пирс. — Величайший квартет всех времен и народов?

— Я не претендую, что величайший, — говорю я. — Знаю, что нет, что бы это слово «величайший» ни значило, мне вообще все равно, что оно значит. Он — мой любимый, и этого достаточно. Давайте избавимся от Моцарта и Бетховена, если хотите, и сыграем три раза Гайдна. Тогда не будет ни структурного, ни хронологического стресса вообще. И не будет надобности в бисах.

Несколько секунд все молчат.

— Ну... — повторяет Билли.

— Хорошо, — говорит Пирс. — Итак, программа остается без изменений — Майкл наложил вето. Виноваты, Билли.

На самом деле я не особо чувствую себя виноватым.

— Кстати, про бис, — говорит Эллен, — наш секретный план в силе? Слушатели будут немного шокированы, но, Билли, это одна из твоих по-настоящему блестящих идей.

— Да, блестящая, Билли, — говорю я. — После такого концерта что еще может подойти?

Билли успокоился.

— Хорошо, — говорит Пирс, — у Майкла самая сложная работа в этом бисе, и если идея ему по душе, давайте — вперед! Но я не уверен, получится ли у нас. Предположим, что публике мы достаточно понравимся и она таки захочет вызвать нас на бис... — Пирс размышляет несколько секунд. — Давайте начнем над ним работать сегодня. Все, кроме этой проблемной ноты, которая у Майкла. Так мы примерно поймем, на что можно надеяться, прежде чем загрузим Майкла по полной.

Кажется, Билли хочет что-то сказать, но передумывает и кивает.

И вот так, настроившись, после традиционной гаммы мы репетируем четырехминутную вещь более часа. Мы тонем в ее странной, запутанной, неземной красоте. Временами я перестаю дышать. Это не похоже ни на что из того, что мы играли в квартете раньше.

2.8

Через три дня — Рождество. Я еду на север.

Поезд забит. Из-за неполадок со стрелками при выезде с вокзала Юстон задерживаемся на полчаса. Люди сидят терпеливо, читают, разговаривают или глядят в окно на противоположную стену.

Поезд двигается. Кроссвордные квадратики заполняются. Пластиковые палочки мешают чай в стаканчиках. Ребенок начинает плакать, громко и решительно. Мобильные телефоны звонят. Бумажные салфетки комкаются. Снаружи темнеет серый день.

Сток-он-Трент, Маклсфилд, Стокпорт; и в конце концов Манчестер. День безветренный, но морозный. Я не собираюсь тут долго оставаться. Беру зарезервированную машину, чтобы ехать в Рочдейл. Это несколько накладно, но зато я смогу поездить вокруг вересковых пустошей, когда хочу, и свозить миссис Формби покататься.

— У всех наших машин есть сигнализация, — говорит девушка с сильным манчестерским акцентом.

Она взглядывает на мой адрес, давая мне ключи. Я уже чувствую, как мой собственный акцент понемногу возвращается.