Лишь

– Я всегда мечтал побывать на Таити, – сказал Фредди на одной вечеринке на крыше. В основном там была молодежь, но попадались и особи постарше, сверлившие друг друга хищными взглядами; Лишь не знал, как подать им сигнал, что в этом стаде газелей он вегетарианец. Моему последнему бойфренду, готов был сказать он, уже за шестьдесят. А может, их тоже интересовали мужчины в летах. Этого он так и не узнал; они избегали его из какого-то поистине магнетического отвращения. Рано или поздно на таких вечеринках заскучавшего Фредди прибивало к нему, и последние пару часов они проводили вдвоем, за разговорами. На этот раз – вероятно, под влиянием текилы и заката – Фредди заговорил о Таити.

– Звучит неплохо, – сказал Лишь. – Но, по-моему, там одни курорты. Никакого местного колорита. Я бы поехал в Индию.

– Ну да, там местного колорита хоть отбавляй, – пожал плечами Фредди. – Говорят, только он там и есть. Помнишь нашу поездку в Париж? Музей Орсе? А, да, ты же болел. Ладно. В общем, там был зал с деревянными скульптурами Гогена. И на одном панно он вырезал: «Будьте загадочными». А на другом: «Любите и будете счастливы». По-французски, конечно. Это меня очень тронуло – больше, чем его картины. Такие же панно он сделал для своего дома на Таити[99]. Нормальные люди едут туда ради пляжей. А я мечтаю увидеть его дом.

Лишь хотел что-то ответить – но в эту минуту солнце, скрывавшееся за холмами Буэны-Висты[100], озарило окутанный туманом залив, и Фредди поспешил к парапету. После того вечера Лишь больше не вспоминал о Таити. А вот Фредди явно вспоминал.

И сейчас он должен быть именно там. Ведь у них с Томом медовый месяц.

«Любите и будете счастливы».

Таити.

Вскоре от группы отбивается еще несколько человек. С одной остановкой (в придорожной забегаловке с гипнотической мозаикой на стенах) они доезжают до Айт-Бен-Хадду, высаживаются из автобуса и дальше идут пешком. Лишь бредет за пожилой парой – военными репортерами, которые развлекали его вчера байками о Бейруте восьмидесятых, где в одном баре был какаду, научившийся имитировать звуки падающей бомбы. Она – роскошная француженка с белым каре и в ярких хлопковых брючках, он – высокий усатый немец в жилете фотографа; эти двое прилетели из Афганистана, чтобы смеяться, курить и разучивать новый диалект арабского. Весь мир у их ног; им все нипочем. Артура Лишь догоняет именинница, на ней короткое желтое платье с длинными рукавами: «Артур, я страшно рада, что ты прилетел». Невысокая, но пленительная, с длинным носом и большими блестящими глазами византийской Богородицы, Зора обладает особой, экзотической красотой. Каждое ее движение – опирается ли она на спинку кресла, отбрасывает ли с лица прядь волос, улыбается ли кому-то из друзей – исполнено решимостью, ее взгляд – открытый и пытливый. Разговаривает она с причудливым – не то британским, не то мавританским, не то баскским или венгерским – акцентом, и, не скажи ему Льюис, что она родилась в Марокко, а ребенком переехала в Англию, сам бы он ни за что не догадался. Это ее первая поездка на родину за десять лет. Понаблюдав за ней, Лишь заметил, что в кругу друзей она вечно смеется, вечно улыбается, но, когда думает, что никто не смотрит, по ее лицу пробегает тень глубокой печали. Ум, стиль, изобретательность, тонизирующая прямота и привычка сыпать непристойностями – у этой женщины есть все задатки, чтобы возглавить международную шпионскую сеть. Впрочем, кто знает, может, этим она и занимается?

И главное: никто не дал бы ей не то что пятидесяти, даже сорока. По ней ни за что не скажешь, что она пьет и матерится как сапожник, курит одну ментоловую сигарету за другой. Она выглядит гораздо моложе, чем измотанный и потрепанный, старый и нищий и лишенный любви Артур Лишь.

Зора обращает к нему свои блестящие глаза.

– Знаешь, я твоя большая поклонница.

– О… – только и может выдавить он.

Они идут вдоль низкой и очень ветхой кирпичной стены, откуда открывается вид на реку и горстку беленых домов.

– Мне безумно понравился «Калипсо». Я просто не могла оторваться. А под конец, сукин ты сын, рыдала, как малое дитя.

– Что ж, пожалуй, я польщен.

– Это такая грустная книга, Артур. Такая невъебически грустная. Когда следующая? – Зора откидывает волосы назад, и они волнами спадают ей на спину.

Сам того не замечая, Лишь стиснул зубы. Внизу двое мальчиков медленно едут верхом по мелководью.

– Все, пора мне заткнуться, – говорит она, сдвинув брови. – Не надо было спрашивать. Не мое дело.

– Нет-нет, – говорит Артур. – Ничего. Я написал новый роман, но в издательстве он никому не понравился.

– Как это?

– Они его не приняли. Отказались печатать. Помню, когда я подписал контракт на первую книгу, главред пригласил меня к себе в офис и произнес целую речь о том, что пусть платят они немного, зато их издательство – это семья, и теперь я член этой семьи, и что они вкладываются не в одну мою книгу, а во всю карьеру. Это было всего пятнадцать лет назад. И тут бац – меня отфутболили. Вот тебе и семья.