Лишь

«Съезжайте на следующем повороте». Навигатор, этот спившийся капитан, проснулся и снова отдает команды. Как пар от мокрой одежды, развешенной у огня, над темно-зеленым покровом гор клубится туман. Среди тростников петляет свинцовая река. У дороги примостился белый бочонок – должно быть, реклама местной фабрики саке. Какие-то фермеры поставили табличку на английском: «Ресурсосберегающее земледелие». Лишь опускает стекло и вдыхает изумрудный бриз травы, и дождя, и земли. Из-за поворота показываются белые туристические автобусы, припаркованные на берегу, с торчащими, как рога у гусениц, боковыми зеркалами; перед автобусами шеренгой выстроились пенсионеры в прозрачных дождевиках с фотоаппаратами. Штук пятнадцать домишек с поросшими мхом тростниковыми крышами разбросаны у подножия окутанных туманом гор. К ним через реку ведет мост с каменными и деревянными опорами; обгоняя съежившихся под дождем пешеходов, Лишь едет на тот берег. Должно быть, отсюда его на лодке повезут в ресторан. Припарковавшись (и выслушав визгливое напоминание гарпии), он обводит взглядом горстку туристов на причале и среди них – хотя лицо ее закрыто прозрачным зонтиком – узнает свою мать.

«Артур! Привет, малыш. А я вот устроила себе небольшой отпуск, – наверняка скажет она. – Ты тут не голодаешь?»

Мать поднимает зонтик чуть выше; его прозрачная перепонка больше не размывает ее черты, и она оказывается японской женщиной с платком его матери на голове. Оранжевым в белых морских гребешках. Как он попал сюда из могилы? Впрочем, нет, не из могилы; из делавэрского центра Армии спасения, куда они с сестрой отдали мамины вещи. Все делалось в такой спешке. Сначала опухоль росла очень медленно, а потом очень быстро, как чудовище из кошмара, а потом он уже стоял в черном костюме и беседовал с теткой. И краешком глаза видел платок на деревянном крючке для одежды. В руках он держал кесадилью; как всякий неверующий БАСП[135], он понятия не имел, что делать со смертью. Пылающие ладьи викингов, и погребальные обряды кельтов, и бурные поминки ирландцев, и молитвы пуритан, и гимны унитариев – две тысячи лет традиций, а он все равно остался ни с чем. Как-то так вышло, что от этого наследия он отрекся. Поэтому Фредди, который давно оплакал собственных родителей, взял все хлопоты на себя, и, когда Лишь, пьяный от банальностей и чистого ужаса, приковылял из церкви, его ждал готовый мексиканский пир. Фредди даже нанял человека, который принял у него плащ. А сам все время молча стоял у Лишь за спиной – в том самом пиджаке, который Лишь купил для него в Париже, – касаясь ладонью его левой лопатки, будто подпирая картонный манекен на ветру. Один за другим подходили люди и говорили, что его мать обрела покой. Ее подруги: седые, с причудливыми укладками и завивками, экспонаты на цветочном шоу. «Она в лучшем мире». «Как хорошо, что она ушла так спокойно». Когда последняя удалилась, Фредди прошептал ему на ухо: «Твоя мать умерла жуткой смертью». Юноша, которого он встретил на вечеринке много лет назад, не нашел бы таких слов. Лишь обернулся и заметил на коротко остриженных висках Фредди первые проблески седины.

Он так хотел сохранить тот оранжевый платок. Но закрутился в водовороте дел. А платок затесался в кипу на благотворительность и исчез из его жизни навеки.

Но нет, не навеки. Жизнь его все-таки сберегла.

Когда Лишь вылезает из машины, к нему подходит молодой человек в черных одеждах с огромным зонтом наготове, тоже черным; серый костюм нашего героя в бисеринках дождя. Платок его матери скрылся в дверях магазина. Лишь поворачивается к реке, где его уже поджидает темная неглубокая лодка Харона.

Ресторан стоит на скале у реки, древний, весь в разводах, мечта художника и страшный сон строителя; кое-где стены покоробились от влаги, а бумага на них сморщилась, как страницы книг, оставленных под дождем. Не пострадали в этой бывшей гостинице только черепичная крыша, широкие потолочные балки, резные украшения и раздвижные перегородки. У входа его с поклоном приветствует высокая статная дама. Во время осмотра гостиницы они проходят мимо окна с видом на обширный обнесенный стенами сад.

– Этот сад разбили четыреста лет назад, когда здесь росли тополи. – Дама обводит панораму рукой. Лишь одобрительно кивает.

– И куда они утопали? – спрашивает он.