Лишь

Солнце давно окунулось в туман, и город омыт синевой, будто по нему прошлась кистью художница, которая решила, что все это никуда, никуда, никуда не годится. Чемодана при нем нет; по-видимому, странствия его багажа еще не окончились. Прищурившись, он вглядывается в темноту ступеней, ведущих к дому. Представьте себе: редеющие светлые волосы, полугримаса на лице, мятая белая рубашка, забинтованная левая рука, забинтованная правая нога, заляпанный кожаный портфель и чудесный серый костюм. Представьте себе: он почти светится во тьме. Завтра они с Льюисом встретятся за чашечкой кофе, и он спросит у Льюиса, правда ли они с Кларком расстались и такой уж ли это счастливый финал. Завтра он получит записку от Роберта и положит ее к другим бумагам, которые никогда не попадут в «Коллекцию Карлоса Пелу»: «Юноше с крашеными ногтями на ногах. Спасибо за все». Завтра любовь еще плотнее закутается в тайну. Все это завтра. А сегодня, после долгой дороги: покой. Но тут ремень портфеля цепляется за перила, и на мгновение – потому что в бутылке злоключений всегда найдется пару капель на дне – на мгновение кажется, что Лишь ничего не заметит и портфель порвется…

Он тормозит, оглядывается и распутывает ремень. Расстроены козни судьбы. А теперь: долгое восхождение к дому. Он вздыхает с облегчением и ставит ногу на первую ступеньку.

Но почему на крыльце горит свет? И чья это там тень?

Ему будет интересно узнать, что наш брак с Томом Деннисом продлился ровно сутки: двадцать четыре часа. Мы все обсудили, сидя в постели в окружении моря и неба того самого лишьнианского цвета. Когда я наконец перестал плакать, Том сказал, что, раз уж он мой муж, его долг – поддержать меня, помочь мне во всем разобраться. Я кивал и кивал. Он сказал, что мне надо было раньше понять, чего я хочу, а ему надо было догадаться еще накануне свадьбы, когда я закрылся в ванной, ведь ему не один месяц об этом твердили. Я все кивал. Мы обнялись и решили, что все-таки не можем быть вместе. Он ушел и закрыл за собой дверь, а я остался в комнате, сверху донизу, от края до края наполненной синевой – символом моей грандиозной ошибки. Я позвонил Артуру с местного номера, но он не взял трубку. Сообщения я не оставил. А что бы я сказал? Что когда он предупреждал меня давным-давно, чтобы я к нему не привязывался, было уже поздно? Что прощальный поцелуй не сработал? На следующий день, на берегу, я спросил у местных про дом Гогена, но мне сказали, что он закрыт. День за днем я смотрел, как океан создает бесконечные, завораживающие вариации на одну и ту же избитую тему. Пока однажды утром не пришло эсэмэс от отца:

«Рейс 172 из Осаки, Япония, прибытие в четверг в 6:30 вечера».

Артур Лишь. Прищурившись, смотрит на дом. В глаза ему бьет пробужденный его приближением фонарь. Кто это там стоит?

Я никогда не бывал в Японии. Не бывал ни в Индии, ни в Марокко, ни в Германии, ни во многих других местах, которые за последние месяцы объехал Артур Лишь. Никогда не забирался на древнюю пирамиду. Никогда не целовался на крыше парижского дома. Никогда не катался на верблюде. Вот уже почти десять лет я преподаю в старших классах английский и литературу, по вечерам проверяю домашние задания, по утрам планирую уроки, читаю и перечитываю Шекспира и посещаю столько собраний и конференций, что мне позавидуют даже в Чистилище. Я никогда не видел светлячка. Про меня точно не скажешь: «О такой жизни можно только мечтать». К чему я клоню? Я просто пытаюсь вам объяснить (а осталась у меня всего минута), все это время я пытался вам объяснить, что, по-моему, история Артура Лишь не так уж плоха.

Потому что она и моя тоже. Так всегда с историями любви.

Ослепленный лучами софитов, Лишь продолжает свое восхождение и тут же, по старой традиции, попадает в когтистые лапы соседского розового куста; со всей осторожностью он извлекает из блестящего серого пиджака каждый шип. Огибает бугенвиллею, которая, как болтливая гостья на приеме, преградила ему путь. Отводит ее ветви рукой, а она осыпает его засохшими пурпурными прицветниками. Где-то кто-то снова и снова упражняется в игре на фортепиано; никак не освоит партию левой руки. В чьем-то окне отражается подводное сияние телевизора. И тут я вижу, как из-за цветов показываются знакомые белобрысые вихры, нимб Артура Лишь. Посмотрите на него: спотыкается на той же щербатой ступеньке, что и всегда, останавливается, удивленно смотрит под ноги. Посмотрите на него: делает последние шаги навстречу тому, кто его ждет. Задрал голову, смотрит на дом. Посмотрите, посмотрите на него. Как я мог его не полюбить?