Лишённые родины

Ничего не случилось! Это не нам отказали, это мы не приняли их условий. Вся великокняжеская семья явилась на бал — нельзя же оставить именинницу одну. Понятовский беседовал о каких-то пустяках с великим князем Константином, который вдруг отошел в сторону и встал за одной из колонн, заложив ногу за ногу. Удивившись этому поступку, князь Станислав, однако, быстро отгадал его причину: в галерею входил шведский король. Густав подошел поприветствовать Константина, но тот едва кивнул головой; король оторопел. Видевший эту сцену князь Юсупов поспешил уведомить императрицу, которая не замедлила явиться — с любезной улыбкой, расточая приветливые взоры. Правда, от Понятовского не укрылось, что у нее слегка тряслась голова. Внуку она приказала немедленно удалиться, имениннице — танцевать с королем. Однако контрданс был забыт — оркестр играл менуэт. Константин Чарторыйский, отменный танцор, шел в паре с великой княгиней Елизаветой; Александр метал в шведов возмущенные взгляды.

— Браво, ваше величество, — с поклоном сказал Понятовский, когда Екатерина проходила мимо.

Императрица улыбнулась:

— Когда не в чем упрекнуть себя, всегда идешь с высоко поднятой головой.

Надо полагать, что Густаву тоже было не в чем себя упрекнуть, хотя регент, казалось, был иного мнения. Шведы держались несколько принужденно, но отнюдь не виновато. Зато на следующее утро императрица с удовольствием прочитала донесение о том, что весь шведский двор, от короля с регентом до последнего слуги, перессорился друг с другом и теперь все отказываются выходить из своих комнат, сказавшись больными.

Прошло четыре дня, и членов Государственного совета вместе с двором вновь созвали в Кавалергардский зал. На сей раз Густав пришел — со всей своей свитой. Стороны подписали брачный договор, который, однако, не имел силы без его утверждения королем после его совершеннолетия, то есть через два месяца. Пустая бумажка pour sauver la face[9]. На следующий вечер король пришел проститься и поблагодарить за прием; Екатерина усадила его с собой на диван в Бриллиантовой комнате и терпеливо выслушала заготовленную речь, которую он произнес довольно сбивчиво, но искренне. Он помнит о своем долге перед своим народом и намерен исполнить его, однако это вовсе не умаляет его власть. Императрица на это отвечала, что тоже действовала сообразно своим убеждениям и обязанностям. Затем Густав наконец задан вопрос, занимавший его более всего: как здоровье Александры Павловны? Екатерина сказана, что все четыре великие княжны подхватили простуду. Что поделаешь — осень! Между ними начался простой человеческий разговор, и лишь в конце его Екатерина мягко пожурила своего юного гостя: ему не следовало заговаривать с Alexandrine о религии и смущать ее. Если бы она оказалась настолько слаба, что согласилась переменить религию из любви к нему, то потеряла бы всякое уважение к себе в России, а следовательно, и в Швеции.

В субботу, 20 сентября, праздновали день рождения цесаревича Павла. Графы Гага и Ваза отбыли в свое отечество, и никто не пришел их проводить. Графа Моркова тоже нигде не было видно: его сразил внезапный недуг. Разумеется, по двору поползли слухи об опале, которые Екатерина сочла нужным опровергнуть, громко заявив при всех, что он в точности исполнял ее приказания. Два дня спустя отмечали годовщину коронации императрицы; на торжественный выход в Мраморном зале, за которым следовал бал, пригласили дипломатический корпус, который был совершенно забыт в продолжение целого месяца, пока в столице находились шведы. Дипломатов это задело, и Екатерине нужно было найти верные слова, чтобы извиниться перед ними, не уронив своего достоинства. Князь Понятовский стоял справа от трона (в последнее время императрица словно не могла без него обойтись), и прежде чем направиться к послам, выстроившимся с противоположной стороны, Екатерина шепнула ему:

— Мне было бы приятнее сделать десять тысяч шагов, чем эти десять.

Во время бала она снова подозвала Понятовского к себе и спросила, обмахиваясь веером, не расположен ли он жениться на великой княжне Александре?

— Я не осмелился бы претендовать на руку великой княжны, не имея возможности предложить ей трон, — ответил князь. — Но я был бы безмерно счастлив, если бы это могло привести к возрождению Польши.

Фрейлины танцевали полонез и менуэт с иностранными послами. Великие княжны всё еще были простужены и остались дома. Не бойся, Alexandrine, ты не пойдешь под венец с сорокадвухлетним стариком. Не восстанавливать же ради этого Польшу.

XI