Лишние дети

От киселя вообще-то меня всегда тошнило. Елена Ивановна заставляла всех пить кисель, считая, что он очень полезен, и я пила – через силу, через «не могу». Иначе воспитательница вылила бы мне кисель за шиворот, как не раз обещала. Я верила, что она может это сделать запросто – один раз она вылила недоеденный суп на голову Стасику. Тот до вечера ходил со слипшимися волосами, в которых застряла лапша. За Стасиком пришел отчим, и я думала, что он точно устроит скандал воспитательнице, но тот сказал «спасибо». Не парень растет, а хлюпик и размазня. Даже ест как девчонка – в тарелке ковыряется. Но я же знала, что Стасик не ковыряется, а просто не любит в супе морковку и лук. Я тоже не любила, но зажмуривалась и быстро глотала. Я учила Стасика задерживать дыхание и глотать, чтобы не почувствовать вкус. Рассказывала ему, что если зажать нос, то вообще можно проглотить все что угодно. Даже самую гадкую гадость. Но Стасик не мог. Его начинало тошнить даже от кругляшка морковки. Не раз доходило до рвоты, если воспитательница набирала в ложку морковку и лук и запихивала все это Стасику в рот. Его рвало прямо в тарелку с супом. Елена Ивановна не успокаивалась – наливала ему так, чтобы в тарелке оказалось побольше морковки и лука. Но я уже говорила, что Стасик был не как все. И после того случая, когда Елена Ивановна вылила ему суп на голову, он наотрез отказался есть. Воспитательница еще два раза вылила ему на голову суп, но Стасик так и не сдался. Я бы так не смогла. Или смогла бы? Я часто представляла себя на месте своего друга – я бы не выдержала, как он. Нет, не потому что у меня характера нет. Потому что суп в садике, даже с луком и морковкой, – все-таки еда. Моя мама не готовила вообще, и если я не поем в садике, то останусь голодной до следующего утра. И я была готова питаться вареным луком.

Ленку Синицыну, например, кормили завтраком дома. И ужинала она дома. Ее забирали после прогулки. А я всегда ужинала в садике и с удовольствием съела бы порцию Ленки, если бы мне разрешили. Но Елена Ивановна запрещала брать добавку. Она ее домой забирала, складывая на тарелку и прикрывая сверху другой. Мне было, конечно, обидно, но я думала, что так положено делать воспитательницам.

Про еду я могу рассказывать так же бесконечно, как и про одежду. Я всегда ходила голодной. Чувство сытости не наступало, казалось, никогда. Нет, я не была слишком худой или слишком толстой, обычного телосложения. Но я могла съесть слона и съела бы, если бы мне его дали. Я всегда ела впрок, чтобы хватило до завтрака или обеда. Еду я не воровала, хлеб под подушку не прятала. Мне просто в голову не приходило, что так можно делать. Но сытость, как в тот день, когда я обедала на кухне с тетей Светой, оказалась ни с чем не сравнимым чувством. Я разомлела и захотела спать. Кажется, я и уснула прямо за столом. Хотя всегда плохо спала – днем в тихий час не засыпала, разве что дремала, по ночам просыпалась. А тут вдруг уснула. Тихо, сладко и глубоко. Даже не помню, как тетя Света перенесла меня на диванчик, стоявший в углу кухни. И так спокойно, как в тот день, кажется, я больше никогда не спала.

Нет, я не хотела конфет, печенья или торта. Я хотела еды. Обычной, банальной. Супа, котлет, пюре. Я действительно была всеядна, и мне все казалось вкусным. Наверное, потому что моя мама готовила совсем гадко. Она даже сосиски не могла сварить нормально – они у нее превращались в разваренное месиво с растрескавшимися оболочками. А суп? Если бы вы когда-нибудь попробовали суп моей мамы, вы бы тоже стали всеядны. Я очень любила котлеты из кулинарии, которые покупала мама. И сырники из кулинарии. И готовую еду из магазина, которую требовалось только разогреть на сковородке. Я очень хотела быть капризной, но голод оказывался сильнее. Вареный лук? Да я могла съесть все что угодно. Даже рыбий жир, которым нас пичкали во время карантина каждый день, глотала спокойно. Но Стасика я отчего-то понимала. И жалела. У него были особые отношения с едой, как и с остальным миром. Так что я считала это нормальным. Он рассказывал мне, что клецки в супе, который варит его новая бабушка, похожи на опарышей. И он не мог проглотить даже ложку. Я не знала, кто такие опарыши, но Стасик рассказывал так, что даже мне становилось тошно. Лук ему напоминал по вкусу желе, которое тоже делала его новая бабушка. И он отказывался его есть. Нет, новая бабушка не вываливала ему желе на голову, она плакала. И старалась заплакать в тот момент, когда ее сын, отчим Стасика, приходил домой. А отчим потом рассказывал маме Стасика о его безобразном поведении за столом. Мама наказывала сына за то, что он обидел бабушку. Мне казалось, что это несправедливо и очень по-взрослому – делать так, чтобы ребенку становилось особенно плохо.