Лишние дети

К Стасику я испытывала двойственные чувства. С одной стороны, он считался моим единственным другом. И девочки не хотели со мной играть, потому что я дружила со Стасиком. Он считался изгоем, а я – подружкой изгоя, да и сама не без странностей. Я от этого страдала и говорила, что мы вовсе не дружим, и даже смеялась вместе со всеми, когда Елена Ивановна обещала положить недоеденную котлету Стасику за шиворот. С другой стороны, я тоже считалась изгоем даже без помощи Стасика. Мальчишки не дружили с ним, потому что он дружил со мной. Я страдала, когда предавала друга и пыталась завоевать внимание Ленки или Светки. Но Стасик не обижался. Ему было все равно. Так мне казалось. Он не замечал, когда я начинала его сторониться, а когда снова к нему подходила – не удивлялся. А я всегда к нему возвращалась. Меня он завораживал взрослыми знаниями и внутренней силой, перед которой пасовала даже Елена Ивановна. После пятидневки я стала такой же, как Стасик. Пока он болел, ко мне вообще никто не подходил. Когда пришла Зинаида Петровна, стало легче – больше никто не понимал, кто хороший, кто плохой, с кем можно дружить, а с кем нет. Мы все вроде как считались одинаковыми. Даже я и Стасик. Система «любимчиков» и «изгоев», которую ввела Елена Ивановна, рухнула. Зинаида Петровна оказалась не способна кого-то полюбить и выделить. Как оказалась не в состоянии отругать или наказать за проступок. Мы все стали равными и страдали от этого. Я уж точно. Светка с Ленкой пытались выделиться, особенно Ленка старалась, но Зинаида Петровна вяло улыбалась – и все. Наша группа потеряла систему координат. Ладно я – у меня хоть лук в качестве отдушины имелся. А Ленка со Светкой вообще не понимали, как себя вести, растеряв все свои привилегии. Из чего я заключила, что детям нужны рамки. Им важно знать, кто главный, кто важнее. Дети страдают от системы, но еще больше они страдают от равнодушия и отсутствия всяких запретов и ограничений.

Стасик всегда оказывался прав, за что я его иногда готова была задушить. Даже в случае с тетей Светой оказался прав.

Еда в следующую неделю стала отвратительной. Даже я – всеядная и вечно голодная – не могла доесть картофельную запеканку. На кухне хозяйничала Люська.

– А где тетя Света? – спросила я.

– Заболела. Что, человек заболеть не может? Она тоже не железная! – рявкнула Люська, и я от испуга уронила стакан.

– Все, иди отсюда. Хватит сюда шлендрать! – накричала на меня Люська. – Привадилась, как кошка блохастая. Прикормили и не выгонишь.

Я ушла из кухни. Хотела сорвать фартук и косынку и бросить их Люське, но в последний момент не стала. Решила оставить все себе. Тетя Света не станет отбирать у меня фартук. А если она не вернется и Люська потребует фартук назад, я совру, что дома оставила или порвала. Я испугалась: а что, если тетя Света не вернется? Если мои счастливые дежурства на кухне закончились? Неужели все люди только кажутся добрыми, а на самом деле злые? А тот, кто кажется злым, на самом деле добрый? Я ведь думала, что Люська добрая и я ей нравлюсь. А получилось, что она меня презирает, как и Елена Ивановна.

Зинаида Петровна тоже казалась доброй, безобидной. Но она начала меняться. Если Елена Ивановна плела нам косы так туго, что потом голова полдня болела, то у Зинаиды Петровны оказались более изощренные методы. Она добивалась идеального пробора, заплетая девочкам по две косички. От нее уже все шарахались. Видимо, ей сделала замечание заведующая, и Зинаида Петровна упражнялась в плетении кос не на куклах, а на нас. У нее была специальная расческа с тонкой ручкой, острой на конце – ею она делала пробор. Зинаида Петровна проводила по голове так, что оставался красный след. И ладно бы один раз. Воспитательница вонзала ручку от расчески в голову и чертила линию по затылку. Это, знаете ли, больно. Очень. Почему она не могла заплести одну косу и не мучить нас проборами, не знаю. И тогда я поняла, что она тоже ненавидит детей. Когда с проверкой приходила заведующая, Зинаида Петровна сюсюкала и называла нас умничками и красотулечками. Иногда мне казалось, что она даже хуже Елены Ивановны. Та хоть открыто нас ненавидела, а Зинаида Петровна исподтишка.

– Тетя Света скоро вернется, – спокойно заметил Стасик, глядя, как я пытаюсь оторвать голову плюшевому медведю.

– Откуда ты знаешь? – Я взяла ножницы и решила разрезать игрушку на мелкие части, не думая о том, что мне за это будет от воспитательницы.

– Если разрезать по шву, получится быстрее, – посоветовал Стасик. – И, кстати, внутри там ничего нет. Просто вата, но не вата. Не знаю, как называется.

Последовав совету друга, я распорола медведя и не успокоилась, пока не вытащила из него последний клочок наполнителя.

– Кукол разбирать интереснее. – Стасик не уходил, а наблюдал за моими действиями. – У них можно глаза вынуть. И волосы пришиты изнутри. А если кукла говорит, то у нее внутри есть специальный механизм. Коробочка такая. Но самые интересные те, которые сами ходят. Только я такую куклу не разбирал.