Лишний

And we’d live our lives together

And not estranged

I didn’t lose my mind

It was mine to give away

Couldn’t stay to watch me cry

You didn’t have the time

So I softly slip away

No regrets they don’t work

No regrets now they only hurt

Sing me a love song

Drop me a line

Suppose it’s just a point of view

But they tell me I’m doing fine

Когда мама Алекса была жива, в гостиной на огромном круглом белом столе всегда стояли свежие цветы в стеклянной вазе. Алекс какое-то время поддерживал эту традицию, а потом перестал. Сейчас ваза была пуста, рядом валялись смятые фантики, лежал джойстик от приставки и пепельница, пепел немного просыпался на столешницу, а в комнате пахло смесью табака и комнатного диффузора, чьи огромные ветви распускались из стеклянной колбы возле большой плазмы. На диване валялась белая футболка с каким-то принтом, на кресле — голубые джинсы.

Заглядываю в родительскую спальню, в ней я раньше вообще редко бывал. И дверь в нее почти всегда была закрыта. На небольшом столике возле кровати — много фотографий в рамках, родители Алекса и совместные семейные снимки из путешествий. На одном из них Алекс смотрит куда-то в пол, а родители широко улыбаются в сторону камеры. В глаза бросается фоторамка с разбитым стеклом, за которым мама и папа Алекса парят где-то над заснеженными горами на подъемнике. Мама в синем лыжном костюме, отец в желтом. Оба в черных очках, в которых отражается солнце. Единственное, что помню, — окна всегда были открыты. Сейчас же они плотно задернуты серыми автоматическими шторами.

В двух ванных комнатах были разбросаны вещи Алекса, а зеркала не чищены. В шкафчике над раковиной я обнаруживаю таблетки успокоительного, глазные капли и средство для полости рта. На одном из полотенец замечаю небольшие следы крови, думаю, что кровь из носа.

На кухне я открываю холодильник и вижу в нем много бутылок негазированной воды, пару банок колы, виноград, который уже начал портиться, початую бутылку белого вина. Подхожу к окну и какое-то время смотрю в сторону Останкинской башни, а потом быстрым шагом направляюсь в комнату Алекса.

Огромная кровать заправлена черным постельным бельем, поверх которого лежит глянцевый журнал с Эмили Ратаковски на обложке. На подоконнике в ряд стоят небольшие фигурки Bearbrick, а рядом белая роза. Под телевизором свалены брендовые пакеты с вещами. На стене альтернативный плакат фильма «Начало». В углу комнаты большая ваза из массивного коричневого бруска, в которой ничего нет. Я проверяю все полки, но нахожу только какие-то пригласительные на концерты и стопки билетов из кино, которые Алекс никогда не выкидывал. В одном из ящиков обнаруживается свернутый пакетик с белым порошком, немного травы, пластиковая коробочка с разноцветными таблетками и полароидный снимок, на котором под яркой вспышкой стою я с бутылкой шампанского и рядом Алекс, обнимающий веселую Миру. Эта фотография была сделана несколько лет назад на одной из вечеринок на крыше Дома на набережной. Я как сейчас помню, мы тогда встречали рассвет, а потом Алекс сказал, что когда-нибудь можно будет одновременно наблюдать еще и за закатом, и добавил, что такое время мы еще застанем. С фотографией в руках сажусь на кровать, вглядываясь в лица, но ничего, кроме опьянения, в них не замечаю, а потом откидываюсь назад и падаю на холодное черное одеяло — мне страшно, потому что все непонятно и я нахожусь в квартире, в которой уже никого не будет.

Я погружаюсь в темноту, она через какое-то время растворяется, и вижу перед собой торт, в него воткнуты пять свечей, а напротив меня камера, которую держит отец, рядом с ним мама, а за ней родители Миры и Алекса. Папа спрашивает:

— Загадал желание?

Я пристально смотрю на тонкие свечи, как по ним стекают капельки воска, я даже чувствую их запах, а отец снова спрашивает:

— Андрей, ты загадал желание?

Я понимаю, что рядом со мной сидит Алекс, который стучит вилкой по столу, и Мира. Но я почему-то боюсь повернуться и увидеть их. И когда я киваю, то слышу мамин голос:

— Задувай, дорогой!

Я резко задуваю свечи, все аплодируют, радуются, кричат: «С днем рождения!» Меня с левой стороны обнимает Алекс, который произносит: «Давай резать!» — а я смотрю, как дым от свечей струится над нашими головами, встаю из-за стола и начинаю размахивать руками, чтобы развеять его. В голове эхом отдаются аплодисменты, замедленные голоса, радостные лица родителей, а я машу руками, пытаясь отогнать дым, но ничего не выходит — он валит из потухших свечей все сильнее. Я чувствую, как кто-то меня тянет за одежду, и, когда я смотрю вниз, вижу лицо маленькой Миры. Она смотрит мне в глаза и произносит:

— Андрей, сядь, уже ничего не исправишь!

А Алекс рядом продолжает стучать вилкой по столу и кричать: «Давай резать!»