Лишний в его игре

За день до смерти папы мы гуляли в лесу втроем: он, я и Рома. Папа поднял, хорошенько рассмотрел и протянул мне сосновую шишку. Сказал, что это самая идеальная шишка из всех, ее чешуйки все одинаковые и равноудалены друг от друга.

Я забрал шишку домой, но тогда она не показалась мне особенной. Такой она стала для меня со следующего дня.

После смерти папы Нонна обрушила на меня всю свою злость — срывалась по малейшему поводу и нещадно била. Затем она стала натаскивать на меня и Рому — дрессировала его, как собаку. Если она видела, что он ко мне добр и пытается защитить, то наказывала и его. Если же, когда она била меня, он не вмешивался, она говорила ему ласковые слова, что-то покупала. Затем Нонна изменила правила. Награду Рома стал получать, только если сам принимал участие в моем наказании.

Нонна умела дрессировать, знала слабые места. Ее наказания были изощренными.

Рома страдал клаустрофобией, и мама могла надолго запереть его в темной тесной кладовке. Она морила его голодом. Удивительно, на что пойдет человек, испытывающий мучительный голод, если пообещать ему еду… А еще она могла высунуть в окно любимого кота Ромы, угрожая разжать руки, если брат не послушается ее и не сделает то, чего она хочет. А хотела она одного: чтобы Рома учился самостоятельно меня наказывать.

Кот, кстати, прожил долгую жизнь и умер от старости, не подозревая, что был чьим-то оружием и средством манипуляции.

У Ромы не было шансов противостоять Нонне, и он сдался. Он выключил в себе все чувства и превратился в ее послушного цепного пса, готового разорвать меня в клочья.

Я никогда не ненавидел их по-настоящему, хоть кричал им о своей ненависти не один раз. Просто не мог: я слишком отчетливо помнил, какими мы все были раньше, до смерти папы.

Нонна была моим самым близким человеком, я верил каждому ее слову. И если она говорит, что я чудовище, я разрушил ее жизнь, значит, так и есть. Вслед за ней я считал себя плохим, недостойным любви. Я во всем винил себя, даже не понимая, что сделал. Я ненавидел и презирал себя.

Я очень хотел стать хорошим. Но, наверное, лет в одиннадцать понял: что бы я ни сделал, это не изменит маминого ко мне отношения. И вообще я начал замечать, что что-то не так с ней, с Нонной. А не со мной. Тогда пришел гнев. Я пытался сопротивляться. Но сделал только хуже. Я еще сильнее злил Нонну, и ее наказания становились суровее.

Нонна требовала от Ромы отчетов. Ей всегда было мало издевательств, она никогда не была довольна. Тогда Рома врал, дополнял рассказ тем, чего на самом деле не было. Но мама чувствовала, когда он лжет, — может, по Ромину бегающему взгляду и суетливым рукам, а может, я выглядел недостаточно сломленным. Нонна снова прибегала к наказаниям. Рома понял, что лгать нельзя. Нужно делать так, как хочет мама.

Скоро Роме больше не требовалось угроз, он и так все выполнял. Именно тогда у мамы вошло в привычку давать мне «лекарство» из бытовой химии. Они с Ромой вливали его в меня через воронку. Иногда у меня получалось выблевать хотя бы часть этой отравы, пока организм не успел ее переработать. Я брал зубную щетку, засовывал в рот, давил на корень языка. Не с первого раза, но получалось. После этого я чувствовал триумф. Мне будто удавалось выиграть у мамы в карточную игру, когда у нее на руках были все козыри.

Мои чувства куда-то ушли, скрылись глубоко-глубоко. Я старался не думать о том, что со мной делают, жил только будущим, это спасало. Но я знал: если только я дам себе волю… Эти чувства, сильные и болезненные, снова выйдут на поверхность.

Что-то изменилось, когда я нашел работу и стал приносить деньги в семью. То ли мама поняла, что калечить свою дойную корову неправильно, то ли ее старые обиды на отца стали все же проходить, но наказания случались все реже и реже. А особо жестокие, вроде «лекарства», прекратились.

Я ничего не знал о том, что Нонна дрессировала Рому, как бойцового пса, и что именно она сделала его жестоким. Я слушаю брата и неотрывно смотрю на него. Рассказывать ему больно, слова даются тяжело. В глазах — вина. Я не узнаю́ его.

Рома до смерти папы и после — это для меня два разных человека, и первого я только смутно припоминаю. Привык к тому, что на месте моего любящего брата оказалось чудовище. Но сейчас… Он снова стал кем-то другим.

И как теперь к нему относиться? Я никогда не смогу полюбить его заново, как любил когда-то. Пока я даже не готов его простить.

До суда я живу у Нонны. Забирать меня раньше не имеют права, хотя и сотрудники опеки, и Катерина Николаевна очень бы хотели сделать это раньше.

Нонна и Юра больше меня не трогают: боятся. Нонна даже разрешила мне вернуться на учебу. Но психологические издевательства не кончаются. Нонна постоянно изводит меня. Повторяет, что у меня не выйдет уйти, я привязан к ней, я обречен. Суд она выиграет, и тогда я отплачу ей за все: за каждый седой волос, за каждый потраченный на адвокатов рубль, за все ее нервы и время. Она говорит это тихо и зловеще, приблизившись ко мне почти вплотную, будто боится скрытых камер и жучков. Но ничего такого в квартире нет.