Лисиный перстенек

Лисица у него на плечах возмущенно зафырка-ла, явно жалуясь и Гальяша всячески очерняя, но не-человек от нее нетерпеливо отмахнулся.

Гальяш скрестил руки на груди. Лисица холодно взглянула на него и – тут Гальяш готов был голову отдать под заклад – мстительно показала язык.

– Так это он у вас… воровал?..

– Ну… да, – кивнул Гальяш.

Не-человек нахмурился. Лиса у него на плечах взвизгнула тоненько, будто щенок, и спрятала нос в рыжих кудрях.

– Ему стыдно, – объяснил не-человек. – Правда. По крайней мере, сейчас. Так, Чур? И он, конечно, больше не будет. Так? Ну?

Лисица – или, вернее, лис, – все еще пряча нос в волосах приятеля, глухо тявкнула – наверное, и правда обещая исправиться. Гальяш почесал в затылке. Вспомнил, что вроде бы твердо решил: у матери утром будет шкурка на новую шапку. А тут – такое.

Впрочем, разве можно делать шапки из друзей, пусть даже и чужих?

– Может, я могу… как-нибудь… возместить ущерб? – неуверенно спросил не-человек.

Гальяш озадаченно посмотрел на него и снова почесал в затылке. Матушка, госпожа Котюба, ясное дело, тут же подсчитала бы, сколько гусей да курочек утащил проклятущий лис и сколько эти гуси и куры стоили бы в людный день на ярмарке. Однако было как-то неудобно заикаться о деньгах здесь, у волшебных живых огней, рядом с лисом, который понимает человеческую (вернее, не-человеческую) речь, рядом с этим вот невыясненным лисиным приятелем. Гальяшу вообще казалось, что он по-прежнему мирно спит под развесистыми ветвями темного боярышника. Просто спит и во сне видит все это, странное, небывалое, невозможное. А во сне о деньгах, ясное дело, не разговаривают.

– Да… ладно, – сказал Гальяш, прочистив горло, и стал сосредоточенно ковырять носком сапога влажную глинистую почву. – Что там… Пусть. Если он больше не будет…

Дальше Гальяш довольно беспомощно застрял в словах, будто в той глине, но не-человек понял, и лис тоже смекнул – сразу высунул хитрый нос, заговорил, забурчал по-своему, хрипло и уютно.

– Спасибо, человечье дитя, – сказал лисиный приятель.

Гальяш недоверчиво глянул на него исподлобья, но тот улыбался вполне искренне, и даже лис его скалился так, будто улыбался.

– Только… вот что… – Не-человек накрутил на тонкий палец прядь медных волос. – Скверно будет просто воспользоваться добротой. Да?

Он снял с узорчатого пояска небольшой, с собственную ладонь длиною, ножик – Гальяш таких и не видывал никогда: не из металла сделанный, а полностью вырезанный из желтоватой кости. Костяное лезвие прошлось по медной пряди, отсекая, и на пальце у не-человека осталось кольцо собственных волос, поблескивающее чистой медью в зеленоватом свете волшебных огней.

– Держи-ка! – Лисиный приятель, вернув нож на место, стянул медное кольцо с руки и резко бросил Гальяшу.

Тот бездумно подставил ладони и поймал – но не колечко мягких волос, а налитый вещественной тяжестью меди перстенек с желтоватым камешком. Пораженный, Гальяш поднес подарок к глазам и увидел на металле темные черточки, которые складывались в маленькую фигурку лиса.

– Ч-чего?.. – шепотом удивился Гальяш, заметив, как мелко перебирает ножками изображенный – схваченный в движении, на лету – лис. – Это что?

– Считай, благословение, – весело пояснил лисиный приятель. – Как понадобится помощь, приходи к стоячим камням, что на холме за дубравой. Поверни перстенек трижды по солнцу и… позови меня.

И, протянув узкую ладонь, представился:

– Я Ирбен. А мохнатый негодник – Чур.

«Мохнатый негодник» язвительно оскалился и зафыркал – мол, еще большой вопрос, кто здесь негодник. Гальяш, озадаченный, ошеломленный, все еще до конца не уверенный, что не спит, руку Ирбена слегка потряс в своей. Рука была, вопреки ожиданиям, живая и теплая.

– Га… Гальяш, – просипел младший Котюба.

Медный перстенек, зажатый в левом кулаке, казалось, обжигал кожу. И в голове странным образом перемешивалось все: матушкины гусыни, лисы, темная листва боярышника, слабый табачный запах от отцовской свитки, волшебные огни, рябиновая вышивка, которая оживала на рукавах не-человека.

За оврагом, за дубравой вдруг тонко и печально, будто большая ночная птица, запела свирель. Раз, другой, третий, тщательно выпевая один мотив, одни и те же слова. Или слово. А может, имя? Ирбен шевельнулся, настороженно прислушиваясь к этому отдаленному зову, и сверкнула яшмовая серьга, и встрепенулись, озабоченно зашептали, чувствуя его беспокойство, волшебные огни.

– Надо идти, – немного разочарованно сказал лисиный приятель, когда зов свирели за дубравой утих. – Если старшие хватятся, будет… нехорошо.

И, заметив на лице Гальяша безмолвный вопрос, сделал большие глаза и объяснил громким шепотом, как обычный деревенский парнишка, а не жутковатый выходец из-под кургана:

– Попадет же!..