Листая памяти страницы...

Стою за зданием больницы. Эльвира показывает мне в окно туго завернутого в пеленки младенца. «Сын. Гарри», — угадываю скорее по губам, чем слышу, слова. Рядом со мной стоит, пошатываясь, крепко подвыпивший от счастья еще один молодой отец. Соседка Эльвиры по палате тоже показывает ему его пакетик счастья и поворачивает его (у них девочка) лицом к окну. Задрав голову, крепко шатаясь от непривычного положения головы, мой товарищ громко говорит: «А она у нас смышлеенная!» И я не удивляюсь его словам. Я прыгаю от счастья.

Лечу, как на крыльях, в молитвенный дом и кричу, ликуя: «Сын! У нас сын родился!»

СМЕРТЬ

Умер мой отец. Мир опустел. Этого просто не может быть! В самый разгар лета, когда на деревьях зреют яблоки и груши, когда в завязавшихся на кукурузе початках наливаются золотом зерна, прямо посреди жизни от меня ушел отец. Я не знал, что он занимает так много места в моем сердце, в моей жизни. Я это узнал только по огромной пустоте, которая осталась после него.

Я иду за гробом по улице, в многочисленной процессии его друзей и близких. Я не верю происходящему. Слез нет, есть только осязаемая, неимоверной боли пустота.

Много лет спустя я посетил в Беловодском его могилу. Покосившаяся пирамидка, сваренная из листового железа и покрашенная синей краской. Портрет с отбитой эмалью.

Я знаю, его нет здесь. А пустота в сердце есть. Его место не занял никто. О, как я жду встречи с ним! Там, где уже не будет разлук. Где эта постоянная, отдающая болью пустота в душе наполнится общением с ним.

В ЛИТВУ

Собрались мы очень быстро. Так же быстро, как приняли решение. Несколько немецких семей из церкви села Калининское, несколько — из нашей Романовской церкви решили уехать из Киргизии в Литву. Оттуда, говорят, легче переехать на постоянное жительство в Германию.

Эльвира, беременная вторым ребенком, остается продавать почти достроенный дом, в котором нам практически не пришлось пожить. А дом такой красивый, новый, с современной по тому времени планировкой, с баней и туалетом в доме и со светлой кухней. Наш дом! Жить бы да жить. Нет, приспичило.

В самом центре Литвы есть совхоз, где директор решил, невзирая на возможные неприятности, принять на работу несколько семей немцев. Приехавшие первыми уже устроились на работу и получили квартиры. Таких запущенных квартир я еще в жизни не видел! Совхоз, кажется мне, потонул в грязи. На работу я устроился электриком, сдал паспорта на прописку. Жду с нетерпением, когда Эльвира продаст дом и приедет в Литву. Я так скучаю по ней, что это замечают переселенцы, и Эльвира становится предметом нетерпеливого ожидания с их стороны: что это за женщина такая, если ее так ждут?!

Мне выделили жилье в Садунае (это хутор в трех километрах от села), в сарае. Выбора нет, приходится соглашаться. Вычистили, выбелили, крысиные норы заделали бетоном и ждем контейнер.

Спустя два месяца приехала Эльвира! «Женщина как женщина», — говорят переселенки. «Много они понимают», — думаю я и хожу, сияя от счастья.

Меня и еще нескольких немцев, не успевших прописаться до того, как КГБ узнало о нашем переселении, уволили с работы. Возвращаться или оставаться, бороться или сдаться? Дискуссии ведутся целыми днями. Несколько человек уехали. Большинству возвращаться некуда: дома продали, деньги наполовину израсходовали на дорогу.

Мы узнаем, что в стране «свободы, равенства и братства» не все народы равны. Немцам нельзя поселяться в больших городах, в Украине, в республиках Прибалтики и Закавказья. Наш удел — Сибирь и Центральная Азия. Подключаюсь к борьбе за равноправие вместе с диссидентами и «отказниками» — желающими выехать на историческую родину евреями. Эта деятельность захватывает меня целиком.

Я составил заявление и подал на наш совхоз в суд. Ко всеобщему удивлению, процесс мы выиграли, и нас, всех четверых, восстановили на работе и прописали.

Приехал Андрей, попытался тоже «зацепиться» в Литве или Белоруссии, но служба безопасности бодрствует. Ему, как и некоторым другим, пришлось вернуться ни с чем.

В первый год собрания проходят в нашей квартире. Нас, верующих, довольно много успело приехать. На собрания приходят человек семьдесят, иногда до ста.

В Литве солнце зимой всходит поздно и заходит рано, целый день царит какой-то полумрак. Окруженные лесами черные поля, кое-где покрытые прошлогодней стерней, еще более усиливают впечатление чужбины. И народ нам чужой — разговаривает на непонятном языке. Русский язык люди понимают, но говорят на нем не охотно. Да и все приехавшие — немцы. И отношение к нам такое: интерес, смешанный со страхом и приправленный уважением. Мы чужие.

Наша община превращается в замкнутую колонию, со своими интересами, своими праздниками и проблемами, со своей жизнью. Такие колонии возникли и в других городах: Кедайняе, Шилуте, Зарасае. Мы пытаемся наладить с ними контакты, собираем подписи под общими заявлениями в Комиссию по правам человека в ООН, в Комитет защиты мира, в Хельсинскую группу или Андрею Сахарову.

У переселенцев, у всех и везде, одна тема для разговоров: Германия.

ПРИЗВАНИЕ