Листая Свет и Тени

…Взгляд машинально опять перескочил на паучка. Паучок ярко поблескивал перламутром в тусклом свете троллейбусного салона. Тысячу рублей бы отдала за этого паучка. Две тысячи! Лика и больше бы дала, но больше с собою нет. Взять и попросить хозяйку броши: «Женщина, продайте мне, пожалуйста, вашего паучка за две тысячи». А если не согласится, то можно предложить бартер. А что она может предложить, кстати? Лика мысленно заглянула в свою сумочку. Ничего особенного. Разве что чуть начатый флакон духов «Эллипс синий». Это ее любимый аромат. Но духи можно еще купить, а где найти такую брошь? Она никогда ничего подобного не встречала. И она чувствует, что это брошь – ее вещь. Иногда случается, что стоит только увидеть и чувствуешь: мое. Этот Илюшенька – ее. И все тут. И пусть женщина в кофточке думает о ней что хочет, но она уговорит ее отдать ей паучка. А если не уговорит… Скоро остановка. Можно будет схватить брошь, дернуть ее со всей силы и выскочить в раскрытые двери. Такие вот крамольные мысли возникли в голове интеллигентной, благоразумной девушки. Между прочим, аспирантки университета. Уж очень ей запал в душу Илюшенька. Как в сказке: полцарства за коня, в смысле за паучка. Но нет, хватать нельзя. Не потому, что нельзя так поступать, а потому что паучок такой хрупкий, что столь грубыми действиями можно повредить его ножки, а этого нельзя ни в коем случае.

Лика вздохнула. Женщина опять подняла на нее строгий взгляд. Казалось, что с губ ее вот-вот сорвется: «Чего уставилась, дура?» Женщина проследила глазами, куда именно уставилась Лика, увидела паучка и…

– А! – вскрикнула женщина вскакивая, судорожным движением руки пытаясь стряхнуть паучка. Илюшенька вышел из оцепенения и резво ускакал за плечо женщины, откуда молниеносно сиганул вниз и исчез.

– А я думала: чего вы все на меня смотрите, – с дрожью в голосе сказала женщина.

– А я думала: брошь, – сказала Лика.

Они посмотрели в глаза друг другу.

Двери троллейбуса распахнулись: остановка. Женщина вышла. Лика тоже.

Женщина пошла направо. Лика налево.

Куда убежал Илюшенька – история умалчивает.

Игорь Филатов г. Химки, Московская обл

Меня зовут Игорь Филатов. Я южанин, родился и вырос в Киргизии и, хотя уже давно живу в Москве, тоскую по горам, тополям, виноградникам и провинциальному добросердечию… Литературная деятельность для меня не профессия, но отношусь я к ней очень серьезно. По себе знаю, что вовремя прочитанная книга может изменить судьбу.

Мои любимые писатели – Гоголь, Чехов, Толстой, Леонид Соловьев, Чапек.

По роду профессиональной деятельности я музыкант: в первую очередь певец, кроме того, композитор, аранжировщик и руководитель двух музыкальных коллективов. Писательство дополняет и уравновешивает мои музыкальные искания.

Пишу медленно, трудно, но отвечаю за каждое написанное слово.

© Филатов И., 2015

Бессмертный

Я ничего не хочу доказывать и никого ни в чем убеждать. Про-сто расскажу о том, что однажды произошло со мной. Нарочно оговорюсь: все так и было, я ничего не прибавил и не приукрасил. Можете не верить, это ваше право, но тогда мне будет вас немного жаль…

Итак, меня пригласили в гости. День рождения хозяйки, приличная семья, трехкомнатная квартира, импортные обои, отечественная мебель… В общем, все как положено.

Я приехал вовремя и оказался самым воспитанным гостем. На кухне шли последние приготовления, поэтому после цветов и дежурных комплиментов меня посадили в кресло в большой комнате и велели сыну, подростку лет четырнадцати, развлекать гостя. В углу, занимая треть комнаты, стояло старое черное пианино. По внушительной стопке нот и отдельным листочкам, в беспорядке разбросанным по инструменту, я сделал вывод, что несчастный мальчик занимается в музыкальной школе.

– Все уже… – лаконично ответил он на мой вопрос.

– Отмучился, значит? – пошутил я… – Как страшный сон? – и подмигнул.

– Почему сон? – не принял он шутки. – Теперь еще больше заниматься надо. Через год поступать… В училище…

Это было уже интересно.

– Способный, значит?

– Не знаю… – мальчик посмотрел в потолок. – Говорят…

Похоже, участь развлекать незнакомого гостя не представлялась ему слишком завидной.

Я сменил тактику:

– Может, сыграешь что-нибудь?

Он оживился, пошарил среди нот и вытащил несколько довольно замусоленных сборников.

– Что вам сыграть? Я еще не всю программу наизусть знаю… Баха только… Вам, наверное, неинтересно будет… Могу Листа… Еще Бетховен, шестая соната…

Я рассмеялся:

– Мне что шестая, что двадцать шестая… Играй, что хочешь, что самому больше нравится. Я еще тот знаток, но обещаю сидеть тихо и не кашлять.

Он снисходительно улыбнулся и раскрыл потрепанную синюю тетрадку. Не торопясь, поставил ее на подставку (сейчас я уже знаю, что она называется «пюпитр»), поерзал на стуле, подвигал его, усаживаясь поудобней. Потом, прокашлявшись, повернул голову в мою сторону и замогильным голосом объявил:

– Шопен, посмертный экспромт.

– Постой, постой, как это посмертный? Умер, а потом сочинил, что ли?